Путём всея плоти - [147]

Через какое-то время ему взбрело в голову снова поднять вопрос о трёхстах фунтов в год за, сказал он, просто так; он решил, что найдёт себе какое-нибудь занятие, которое принесёт ему достаточно денег на жизнь.

Я над этим посмеялся, но возражать не стал. Он старался, и очень старался, и очень долго старался, но — надо ли говорить? — у него ничего не вышло. Чем старше я становлюсь, тем вернее убеждаюсь в глупости и легковерии публики; но тем яснее в то же время вижу, как трудно навязать себя этой глупости и легковерию.

Он ходил от редактора к редактору и носил статью за статьёй. Иногда редактор выслушивал его и просил оставить статьи; но почти неизменно они возвращались к нему с вежливой запиской о том, что статьи для данного конкретного издания, куда они были посланы, не подходят. А ведь многие из этих самых статей были напечатаны в его более поздних трудах, и никто на них не жаловался, во всяком случае, на недостаток литературного мастерства.

— Понятно, — сказал он мне однажды. — Спрос сурово диктует, а предложение должно униженно молить.

Редактор одного важного ежемесячника как-то раз всё-таки принял его статью, и Эрнест решил, что вот, наконец, нашёл зацепку в литературном мире. Статья должна была появиться через номер, и корректуру должны были прислать дней через десять-пятнадцать; но неделя шла за неделей, а корректуры всё не было; дальше пошёл месяц за месяцем, а всё эрнестовой статье не было места в важном журнале; наконец, спустя полгода, редактор сказал ему, что все номера на десять месяцев вперёд уже заполнены, но что его статья непременно появится. На этом Эрнест потребовал возврата рукописи.

Иногда его статьи всё же публиковались, причём обнаруживалось, что редактор редактировал их по своему вкусу, вставляя шутки, казавшиеся ему смешными, или вырезая то самое место, которое Эрнест считал сутью работы; а когда дело доходило до гонораров за уже напечатанные статьи, разговор шёл уже по-другому, и Эрнест этих денег так никогда и не увидел.

— Редакторы, — сказал он мне как-то раз после одного из таких эпизодов, — похожи на тех, что продают и покупают в Книге Откровения; нет ни одного, на ком не было бы знака зверя[265].

Наконец, после многих месяцев разочарований и многих часов томительного ожидания в блёклых приёмных (по мне, приёмные редакторов — самые жуткие из всех приёмных), он получил настоящее предложение о сотрудничестве от одной из первоклассных еженедельных газет — это случилось благодаря протекции, которую мне удалось составить ему через одного знакомого, имевшего могучее влияние на эту самую газету. Редактор прислал ему десяток толстых книг на очень трудные и разнообразные темы и велел представить рецензии на них в одной статье не позже, чем через неделю. К одной из книг была приложена редакторская записка в том смысле, что данного автора надо раскритиковать. Эрнесту же книга, которую от него требовалось раскритиковать, особенно понравилась, и он, решив, что хоть как-то воздать по справедливости присланным ему книгам — абсолютно для него безнадёжное дело, вернул их редактору.

Наконец, одна газета и вправду приняла от него около дюжины статей и заплатила аванс по паре гиней за каждую, но, совершив такое, мирно почила в бозе через две недели после того, как вышла последняя эрнестова статья. Было очень похоже на то, что все другие редакторы предвидели, что их бизнес придёт в упадок, если они вступят в какие бы то ни было отношения с моим крестником, и потому его сторонились.

Я ничуть не жалел о том, что у него ничего не вышло с периодическими изданиями, ибо писать для журналов или газет — плохая выучка для того, кто ещё может замахнуться на литературу более непреходящего характера. Молодому автору необходимо больше времени для размышлений, чем позволяет работа постоянного корреспондента ежедневной или даже еженедельной прессы. Сам же Эрнест очень расстроился, выяснив, насколько он не продаваем.

— Ну конечно, — сказал он мне, — будь я породистой лошадью, или овцой, или чистопородным голубем, или вислоухим кроликом — меня продать было бы легче. Если бы я был пусть даже собором в колониальном городе, и то люди давали бы мне что-нибудь, а так я никому не нужен. И вот, будучи теперь опять здоровым и отдохнувшим, он решил снова открыть мастерскую, но я, разумеется, и слышать об этом не хотел.

— На что мне сдалось, — сказал он мне однажды, — быть тем, что называют джентльменом? — И его тон был почти гневен. — Что принесло мне это положение джентльмена, кроме того, что мне от этого ещё труднее лгать и обманывать, а меня обманывать ещё легче? Оно просто изменило способы меня надувать, только и всего. Если бы не ваша доброта, сидел бы я сейчас без гроша. Слава Богу, хоть детей устроил.

Я упрашивал его подождать ещё немного и не открывать мастерской.

— Это положение джентльмена, — сказал он, — принесёт оно мне когда-нибудь деньги? А что-нибудь другое — принесёт ли мне что-нибудь другое такой покой, как деньги? Говорят, богатые вряд ли входят в царство небесное. Входят, Бог свидетель, входят; они, как струльдбруги; они живут, и живут, и живут, и счастливы ещё много-много лет после того, как вошли бы в царство небесное, если бы были бедны. Я хочу жить долго и растить детей, если только буду знать, что им лучше от того, что я буду их растить; вот чего я хочу, и поможет мне в этом совсем не то, чем я занимаюсь сейчас. Быть джентльменом — это роскошь, которая мне не по карману, и поэтому она мне не нужна. Пусть лучше я пойду обратно в мою мастерскую и буду делать для людей то, чего они от меня хотят, а они будут платить мне за то, что я это для них делаю. Они хорошо знают, чего хотят и что для них хорошо, — лучше, чем я могу им это объяснить.