Путём всея плоти - [138]

Однажды утром, возвращаясь из одного дома на Уэст-Энде, где он купил у одного из слуг поношенную одежду, он наткнулся на небольшую толпу людей, собравшуюся вокруг огороженной травяной лужайки в Грин-парке.

Стояло прелестное, мягкое весеннее утро на исходе марта, не по сезону благодатное; даже эрнестова меланхолия на время рассеялась от этого вида весны, объявшей небо и землю; но тоска скоро вернулась, и он с грустной улыбкой сказал себе: «Может быть, кому-то она и приносит надежду, но мне отныне надежды нет».

С этой мыслью в голове он влился в толпу у ограды и увидел, что она забавляется видом трёх очень маленьких ягнят, может быть, одного или двух дней от роду, которых отделили для безопасности от остальных населявших парк животных.

Они были такие хорошенькие, а жителям Лондона так редко удаётся видеть ягнят, что вовсе не удивительно, что всякий останавливался, чтобы на них взглянуть. Эрнест обратил внимание, с каким необычным азартом наблюдает за ними, перегнувшись через перегородку, огромный, глуповатого вида помощник мясника с висящим на плече подносом, полным мяса. Эрнест смотрел на этого малого и улыбался абсурдности такого восторга, когда вдруг ощутил на себе внимательный взгляд; на него в упор глядел человек в форейторской ливрее, который тоже остановился полюбоваться на ягнят и стоял у противоположной стороны ограды. Эрнест тут же узнал в нём Джона, старого отцова кучера из Бэттерсби, и немедленно подошёл.

— Ну и ну, мастер Эрнест, — сказал тот с сильным акцентом северянина, — а я только нынешним утром вас вспоминал. — И они от души пожали друг другу руки. Джон прекрасно устроился на Уэст-Энде. Он сказал, что изрядно преуспел с тех пор, как покинул Бэттерсби, если не считать первых двух лет, которые, добавил он, скорчив гримасу, чуть его не доконали.

Эрнест спросил, что это значит.

— Ну как, — отвечал Джон, — ведь я, понимаете, всегда очень засматривался на эту девчушку, Эллен, ну, вы ещё за ней бежали, мастер Эрнест, и часы отдали. Ну вы не могли забыть этот день, ну неужели! — И он засмеялся. — Не знаю, или это я был отцом того ребёнка, что она уносила с собой из Бэттерсби, или нет, но очень спокойно может статься, что я. Ну, в общем, я, как уехал от вашего батюшки, то через несколько дней ей написал на один там условленный адрес, что, мол, поступлю так, как положено, и так и поступил, ибо женился на ней через месяц после того. Эй, Господи помилуй, да что это с ним? — Ибо на последних словах его повести Эрнест побелел как полотно и стал склоняться на перила ограды.

— Джон, — сказал мой герой, судорожно глотая воздух, — ты уверен в том, что ты говоришь, — ты действительно женился на ней?

— Конечно, уверен, — отвечал Джон. — Я женился на ней в присутствии регистратора в Лэтчбери 15 августа 1851 года.

— Дай мне опереться на твою руку, — сказал Эрнест, — отведи меня на Пикадилли и посади на извозчика, и если у тебя есть время, поедем со мной к мистеру Овертону в Темпль.

Глава LXXVII

Не знаю, кто больше радовался этому вновь открывшемуся обстоятельству — что Эрнест никогда не был легально женат, — он сам или я. Впрочем, на него радость открытия произвела действие ошеломительное. Груз свалился с его плеч, и от непривычной лёгкости, с какой он теперь двигался, кружилась голова; всё у него разлетелось вдребезги, и оттого ощущение им самого себя разлетелось тоже; он был как тот, кто, очнувшись от тяжёлого ночного кошмара в уюте и безопасности своей постели, всё ещё не может поверить, что комната не наполнена вооружёнными людьми, готовыми на него наброситься.

— А я ещё жаловался, — говорил он, — не далее как час назад, что у меня не осталось надежды! А я ещё жаловался на судьбу неделю за неделей, сетовал, что она улыбается кому угодно, но только не мне! Да кому когда хоть наполовину так везло, как мне?

— Да, — отвечал я, — тебе сделали прививку от супружества, и ты выздоровел.

— И всё равно, — сказал он, — я был к ней очень привязан, пока она не начала пить.

— Возможно; но кто это — Теннисон? — сказал: «Лучше любить и потерять, чем вовсе не терять»[254]?

— Вы неисправимый холостяк, — было мне ответом.

Потом у нас состоялся долгий разговор с Джоном, которому я тут же на месте вручил пятифунтовую бумажку. Он рассказал, что Эллен начала пить ещё в Бэттерсби; её приучил к этому повар; Джон знал об этом, но так её любил, что пошёл на риск и женился на ней, чтобы спасти её от улицы, надеясь, к тому же, что сумеет удержать её от пьянства. С ней у него вышло точно так же, как у Эрнеста: она была ему прекрасной женой, пока не пила, и совсем негодной потом.

— Во всей Англии, — сказал он, — не найдёшь девушки такой добросердечной, миловидной и работящей, какой была она, ни также никто лучше её не знает, что надо мужчине, как его ублажить — если только не позволять ей пить; но её не удержать; она ловка — из-под носа уведёт, ты и не заметишь. Если больше нельзя заложить или продать твои вещи, она украдёт у соседей. Так она и нажила себе неприятности. Эти шесть месяцев, что она провела в тюрьме, мне было бы гораздо лучше, если бы я знал, что она никогда оттуда не выйдет. Но она вышла, и двух недель не прошло, как она стала таскать из лавок и разгульничать, всё деньги добывала на выпивку. Ну, я вижу — ничего с ней поделать не могу, это просто мне погибель, и я от неё ушёл, приехал в Лондон, опять нанялся на службу, а что сталось с нею, так и не знал, покуда вы с мастером Эрнестом мне не рассказали. Только не говорите ей, что меня видели.