Путем чая. Путевые заметки в строчку и в столбик - [50]

стекающая по водостоку, – впадает в детство,

и на поверхность всплывает случайная фраза

или жест, а за ним – человек, безотказный Юра,

с пятого класса служивший боксерским мешком

для школьных альфа-самцов, а к десятому классу —

их личным шофером; единственный русский сверстник,

он был первым чикагским другом, хотя, по правде,

дружба с Юрой была предлогом, а ночью снилась

его сестра, но она была меня старше,

носила стрижку каре, увлекалась Курехиным

и художниками советского андеграунда,

просвещала и нас, пару раз водила в кино,

давала мне советы по части прически —

жаль, что патлы, которые силился отрастить,

сбились паклей, и тщетное «вскидывание челки»

окружающие принимали за нервный тик…

Я достаю телефон, захожу в Фейсбук,

ввожу ее имя, фамилию, и на фото

седеющей женщины, щурящейся из-под

приставленной ко лбу козырьком ладони,

узнаю задний план: безлюдье Султанахмета,

Голубая мечеть, дворец Топкапы… И даты

совпадают с моими – с точностью до недели,

так совпадают фоновые детали,

что при желании можно себя убедить

в том, что я – один из расплывчатых пассажиров

на борту парохода, плывущего по Босфору,

неузнаваем, как та, что на первом плане,

как и все эти люди, гляжу по команде гида

в пустоту за кадром, туда, где в солнечный день

открывается вид на какую-то древнюю крепость,

но теперь туман и почти ничего не видно.

География

1

То заморское детство, в котором провел от силы

пару дней на излете каникул, чем дальше, тем

доскональнее помнил, – следы еще не остыли

(столько было жильцов, что обои там толще стен).

А когда возвращался, у прошлого занимая

местный говор, запавшие в память слова-семена, —

забывал моментально, как будто бы заменяя

это детство другим, кем-то прожитым за меня.

И пока мелькало пейзажем в окне волшебным,

и попутчик из Брянска, прикованный к новизне,

наводил объектив и на все говорил «ваще, блин»,

в сон бросало, но виделось будто бы не во сне.

Хорошевка. Высотка. Знакомо, но не до боли.

Посетитель по делу (оценщик? скупщик жилья?)

колупает в три слоя наклеенные обои,

ходит, полом скрипя, беспрестанно что-то жуя,

норовит запустить щепоть в копилку былого.

Что там? Переливной календарь, обувной рожок.

Шелестит трава незабвенья, гингкобилоба,

для удобства хранения стертая в порошок.

2

В темноте сквозь размытую графику воображенья

различали другую жизнь, новый свет в сто ватт.

Ждал звонка, звали в гости к троюродным Нате и Жене

с уговором, что ненадолго: рано вставать.

Там показывали, как шкатулку, закрытый мир свой.

Слишком сложный обряд, с арамейского перевод,

пыльный быт, замороченный мистикой, миквой, мицвой,

пересчетом затрат. Вот и все, о чем пели, вот

что запомнилось, брат. По-военному шаг чеканя,

вел экскурсию гид. Открывался издали вид:

та стена, где истлевшей бумаги больше, чем камня;

та земля, где земли не имевший предок-левит

составлял завещание и завещал нам чудо.

А когда его свет перекрыла глазная резь,

ощущал на себе всей кожей взгляд ниоткуда,

из нахлынувшей слепоты отвечал: «Я здесь».