Путь Знахаря - [9]

Как она его учила тогда — у него в памяти отложилось слабо. Это было обучение почти что помимо сознания. Он помнил, как изменялся мир вокруг, как изменялась сама Пелагея. Потом он понял, что обучение это происходило в особом, измененном состоянии, словно во сне. И Пелагея там была другая, почти бесплотная, он воспринимал ее только как голос и движение бесплотной тени, когда она показывала ему упражнения. Потом он понял, что именно такое обучение позволяло усваивать навыки на очень глубоких уровнях восприятия души и тела, чтобы они потом, если возникнет нужда, применялись сами собой и тело даже без контроля разума знало, как ему себя вести и что делать. Пелагея так и говорила, что ему не надо ничего специально запоминать — главное, чтобы тело осознавало то, что ему требуется. А тело и впрямь впитывало показываемое старой ведуньей, словно губка воду. Видать, в глубинах сути телесной человека все эти ухватки уже были заложены еще от момента Творения. И тело словно не учило вновь, а лишь вспоминало то, что уже знало раньше, всегда, с самого момента своего проявления в этом мире — и становилось послушным, гибким, чутким, сильным. И еще — умным, ведающим. Оказывается, у тела есть свой собственный ум. Дмитрий открывал самого себя заново, и сам удивлялся невесть откуда берущимся способностям и возможностям.

Когда он в этом состоянии то ли сна, то ли яви выполнял упражнения за Пелагеей, весь мир становился словно ярче и звонче, и чутье у самого Дмитрия обострялось так, что он, кажется, мог услышать за километр подкрадывающегося зверя, ощутить течение подземных вод и почуять, как на соседней поляне копошатся в муравейнике муравьи…

Однажды, выйдя из особого состояния, в котором проходили эти занятия, Дмитрий с удивлением обнаружил, что сухое бревно, давно лежавшее на краю поляны — все, что осталось от поваленного когда-то бурей дерева — аккуратно разломано пополам. В тот же миг он понял, что сделал это сам — разбил бревно пополам, и сделал это по заданию Пелагеи. Это произошло за какой-то миг, и он помнил только, как плавно, словно по маслу, сама собой вперед пошла нога, как она, казалось, лишь слегка, будто бы вовсе без усилий краем стопы коснулась бревна, а сила, живущая будто отдельно от него и управляющая в этот миг его телом, уже рвалась из ноги и разрывала пополам крепкий, хоть и сухой, ствол…

Теперь он смотрел на Пелагею совершенно обалдело, а она улыбалась.

— Это я сделал? Я?! — ему хотелось смеяться, прыгать от восторга, трясти Пелагею за плечи.

Но она спокойно отстранила его:

— Тихо, тихо. Успокойся. Не расплескай живу. Попридержи восторги в себе. Так ты силу-то укрепишь, а иначе впустую растратишь, и в нужный момент она не поможет тебе, как сегодня помогла. Да, и не болтай об этом никому. Силу-то ведь не только в пустых восторгах растерять, но еще и выболтать ненароком можно. Помни, когда много хвастаешь о своих победах другим, то силу свою им отдаешь, а сам бессильным остаешься.

На всю жизнь он запомнил эти слова Пелагеи. И больше никогда в жизни своей старался силу понапрасну не расплескивать в пустых восторгах, браваде да болтовне…

Еще несколько раз Пелагея оставляла его в лесу одного, даже на ночь, говоря, что он должен учиться искусству выживания. И что у него уже есть для этого достаточно внутренней силы и осознания природных сущностей. Но теперь он не боялся леса. Он и впрямь ощутил эти свои возросшую силу и окрепшее и утончившееся чутье, дающие ему непоколебимую уверенность в том, что он может не только справиться с опасностью, но и предчувствовать и избежать ее. Ибо, как много раз повторяла ему Пелагея, самый лучший бой — этот тот, который не состоялся или был предотвращен!

Семь лет прошло с тех пор. А он помнит все так, будто это было еще вчера…

И вот теперь ему семнадцать лет. Год назад ведунья признала, что он уже не просто ученик, а достоин стать ее помощником, и работать с ней почти на равных. И вот теперь он помогает ей лечить жителей окрестных деревень. Сначала страшновато было. Помнится, как первый раз допустила его бабка к процессу исцеления. Пришел к ним дед Макар, страдавший ломотой в суставах и изматывающей лихорадкой. Пелагея дала Дмитрию в руки две свечи и велела стоять позади Макара. Руки у него с этими свечами дрожали поначалу. Он стоял и смотрел на Пелагею, шепчущую заклинания и водящую руками над головой Макара. И вдруг для Дмитрия исчезла и Пелагея, и Макар — он увидел совсем другую картину: черный змей, поселившийся в теле у Макара, извивается, поднимает голову, кольцами своего тела опутывая суставы и сердце старика, а руки Пелагеи мечут молнии, целящиеся прямо в змея. И тогда Дмитрий ощутил в себе поднимающуюся силу — вернее, его самого, Дмитрия, будто не стало, а превратился он весь в сплошную действующую силу, в поток золотого света. Этот поток изливался из его рук, глаз, из всего тела, и этим потоком он накрыл змея, и начал его сжигать, испепелять. Пелагеина молния, выпущенная из рук, добила змея, в которого оборотилась болезнь, и остатки черного пепла Пелагея выгребла из Макарова тела руками, чтобы сжечь на пламени свечей, которые держал Дмитрий.