Путь в Европу - [66]

Ежи Рутковский: Различия в уровне жизни между наиболее развитыми и отстающими в развитии регионами весьма значительны. Коэффициент Джини – около 34,5.

Светлана Глинкина:

У меня еще один вопрос, касающийся общего вектора развития польской экономики. Здесь приводилась цифра: 80% польского экспорта идет в страны Евросоюза. Но что представляют собой предприятия, благодаря которым этот показатель стал возможен? Ведь большинство из них обязано своим существованием иностранному (главным образом тому же европейскому) капиталу. Он не только захватил многие отрасли, работающие на внутренний рынок, но и стал производить продукцию на экспорт.

Известно, что на предприятиях, полностью или частично принадлежащих иностранцам, производительность труда в два раза выше, чем на национальных. И не беспокоит ли вас явление, которое словаки и венгры называют дуализмом экономики , имея в виду качественный разрыв между ее иностранным и национальным сегментами? Что вообще осталось в Польше от национальной экономики? Какова ее судьба?

Ева Фишер:

В современной глобальной экономике вопрос так не ставится и, по-моему, не может ставиться. Я работаю в экономическом отделе посольства Польши в России. Моя задача – содействовать торговле, установлению контактов между польскими и российскими фирмами. При этом в большинстве польских фирм, которым я помогаю, в той или иной степени присутствует иностранный капитал. И что же, я должна думать, что я помогаю не полякам, а немцам или французам?

Нет, успех любых предприятий в Польше, кто бы ни был их владельцем, – это и в интересах самой Польши и ее граждан. В открытой глобальной экономике любая другая постановка вопроса выглядела бы анахронизмом. Причем не только у нас, но и в любой другой стране. В том числе и в России.

Западные марки автомобилей, которые благодаря западным инвестициям собираются на российских заводах, – они чьи? Немецкие? Американские? Российские? Я думаю, что для россиян важно не это. Для них важно то, что благодаря западному капиталу появляются новые рабочие места, дополнительные источники налоговых поступлений в бюджет и относительно дешевые качественные автомобили.

Светлана Глинкина:

Я не вижу ничего плохого в западном капитале и его присутствии в других странах. Это нормально в условиях современной глобальной экономики. Но меня несколько удивило то, что среди главных достижений посткоммунистической Польши вы называете рост экспорта в западные страны – притом, что экспортируемые товары производятся на предприятиях, принадлежащих западным же бизнесменам. А что осталось в руках польских национальных производителей?

Фирмы, принадлежащие иностранцам и экспортирующие свою продукцию, есть во всех посткоммунистических странах, которые вступили в Евросоюз. Но им не удается сохранить национальную экономику. Посмотрите, например, на Венгрию – в ней три четверти ее предприятий были перемещены в другие регионы мира, более выгодные с точки зрения ведения бизнеса, а в Венгрии остались лишь штаб-квартиры. И я именно потому и задаю свой вопрос, что поляки, в отличие от других, национальную экономику сохраняют. Как вам это удается?

Ежи Рутковский:

До сих пор 20% ВВП приходится в Польше на государственный сектор. В нем занято 28% работников. Некоторые эксперты считают, что в данном отношении мы похожи на африканские страны. Как бы то ни было, этой частью экономики – притом, что она национальная, – мы гордиться не можем.

Производительность труда на государственных предприятиях вдвое ниже, чем на частных. Я имею в виду весь частный сектор, а не только его иностранную часть. Кстати, эффективность деятельности польских фирм если и уступает эффективности деятельности фирм иностранных, то очень незначительно. А вот государственные предприятия несопоставимы по эффективности ни с теми, ни с другими.

Мы не смогли по ряду причин эти предприятия вовремя приватизировать, но в 2007 году значительно в данном направлении продвинулись: в той или иной степени приватизировано 87% государственных фирм. И для нас, как здесь уже говорилось, вопрос не стоит так, как вы его ставите. Нам важно не то, кому принадлежат предприятия, а то, чтобы они были конкурентоспособны.

Ярослав Браткевич:

У нас действительно нет такой сверхзадачи – во что бы то ни стало сохранять национальную экономику. Идеология экономического национализма с его торговыми войнами, протекционизмом и всем прочим – это для страны, входящей в Европейский союз, не может быть актуальным. Став членом ЕС, мы интегрировались в более широкую общность, чем национальная. В ней не действуют прежние представления о государственном суверенитете, характерные, скажем, для ХIХ века. Представления, которым вполне соответствовала и идеология экономического национализма. И это, кстати, не уход поляков и других народов Европы от своей истории, а в каком-то смысле возвращение в нее.

Польша начинала свою историю тысячу лет назад как часть средневековой Священной Римской империи. Культура к нам пришла из Германии – в основном через Чехию. Сегодня Европа, объединившись, в каком-то смысле возвращается на тот старый исторический круг. Тогда его пройти до конца не удалось. Священная Римская империя осталась аморфным образованием, ее консолидирующий потенциал оказался недостаточным. Теперь мы переживаем второй цикл интеграции стран, в каждой из которых в течение столетий сформировалась своя национальная идентичность. И для поляков, как и для других народов, очень важно определить, как соотносятся между собой национальная идентичность и европейская.