Путь усталости - [18]

И только изредка для Джона Буля

Пытался негр играть английский вальс.

Вся зала семенила в лисьем шаге,

Влюбленно пары тискались в углах,

И Лиги Наций тесно жались флаги

На свежей краской пахнущих стенах.

Марьян забыла о былых партнерах,

Теперь не в моде было вспоминать,

У всех отшибло память в жадных спорах:

Кому что дать? И у кого что взять.

Текинцами похищенный, из плена,

Бежал из Быхова полу-Бурят —

Не выдержал родных детей измены

Приемный сын России — азиат;

И внук паши в турецком Измаиле

Чалдонов поднял строгий адмирал.

По бездорожьям русским к ним спешили

Все те, кого «Лозанец» не поймал.

Кончались на Украйне оперетки,

Брил оселедец гордый гайдамак.

Вельможный гетман выпорхнул из клетки

Петлюра с «вильной радой» пал впросак.

Пуляла смерть от Прута до Урала,

Топтала наспех сжатые поля,

В Поволжье горсть эсеров защищала

Казну царей и знамя «Февраля».

За вольность бились Дон, Кубань и Терек,

Заветы древности хранил Кавказ.

И вечный спор, о правде и о вере,

Мужичью Русь терзал. В который раз.

Бой начался и «Ледяным походом»,

Сквозь зимнюю холодную пургу,

Лег чести путь к войне гражданской годам,

Оставив след кровавый на снегу.

Европа безучастная глядела

На двух доктрин враждующий турнир,

Боялся красных и боялся белых

Версалем сотворенный хрупкий мир.

1920–1932

Что рассказать о днях благословенных

Европы западной, обласканной войной,

Днях изобилия всего, что бренно,

Днях инкубации болезни мировой?

Быть может, правду видел только Шпенглер,

Прозревший в утренней заре закат,

Когда политики и биржи маклер

Взял лицемерно имя демократ.

Кричали всем товарищи и братья

В статьях газет и в лозунгах афиш,

Но миром управляла плутократья —

Командовал всесильный нувориш.

Текли обильно воды репараций,

Былых границ упрятал камни мох,

И орхидей Вильсоновских плантаций

Еще не заглушил чертополох.

Но чувствуя, что надо торопиться,

Европа, как чахоточный больной,

Спешила жить, любить и веселиться,

Девизом взяв себе «хоть день да мой».

Была культуры дряхлой песня спета,

Идеи покрывала пыль доктрин,

И плыло гуманизма бабье лето,

Блестя на солнце сотней паутин.

Чтобы доходам не было урона,

Включив в фокстрот «шассекруазе» варьянт,

Банкиры Лондона и Вашингтона

Отстроили для немцев «фатерланд».

Им бюргеры любезно улыбались

И репарации платили в срок,

Но прусаки за Рейном размножались,

Не помогал персидский порошок.

Был недоволен и восток и запад,

Остался немец как всегда солдат, —

Спартаковцев не получилась ставка,

Германский мозг был туг на диамат.

Но Веймар тоже плохо удавался,

Сын коалиции был слаб и хил,

То Штреземан, то Мюллер обижался.

То Гинденбург обиженных мирил.

Не нравились правительств всех окраски.

Никак не получался Нужный тон.

И тщетно силились «Стальные Каски»

Блюсти демократический закон.

Пока творец испытанный нюансов

Не создал национал-социализм,

Искусно слив марксизм и ницшеанство,

К ним прусский подмешав милитаризм.

Запели немцы «Deutschland uber alles»,

Из нафталина вытащив мундир,

И победители заволновались, —

В испуге задрожал свободный мир.

Уже давно веселым итальянцам

Быть римлянами «Дуче» приказал,

Но не пугались иностранцы,

В фашизме видя только карнавал.

Спокойно наблюдали интуристы,

Как марширует черный легион,

Как жестом консула приветствуют артисты

Проход орлом венчаемых знамен.

Но мрачной показалась всем картина,

Когда сменивший маршала капрал

Стальным клинком от Рима до Берлина,

Как яблоко, Европу пронизал.

IGCR [38] (Intergovernmental Committee on Refugees)

Что темно мерил Темномеров,

Что нам Мешалкин замешал,

Теперь перебирают Беры,

Переводя из залы в зал.

Сегодня Миркович в «апстере»,

А завтра снова спущен вниз.

И тщетно ищет нужной двери

В недоумении «дипиз».

В приемной, с миной кисло-сладкой,

Веревкина де Шалюто

Сует в потертую укладку

Двадцать девятое пальто.

Пленяет Фауст Маргариту,

А Иваницкого — Монро,

Доведена до пляски Вита

Перемещеньями в бюро.

Напрасно рвутся в Аргентину

Неугомонные Ди-Пи,

Пока их больно тычат в спину

В союзе с немцами Эм-Пи.

Не защитить, увы, их Тассе,

Напрасную надежду брось,

Пусть даже трижды в «Фремден пассе»

Определен как «Штатен лос».

И одурев в любви нежданной,

Седеющий поэт Гальской,

В забвеньи чертит имя «Анна»

Документаторской рукой.

Морочит «Солнышко» Марокком,

Вертясь как белка в колесе,

Подсунув Аренду с наскока

Туман копытовских досье.

Отмечен милостью Монрошьей

И прочих заграничных дам,

Гребенщиков, сухой и тощий,

Ди-Пи разводит по статьям;

И утонув в чернильных, реках,

Обросши перьями, как еж,

Их втиснуть хочет в картотеку

За правду принимая ложь.

(Земщина и бюргерство)

При переходе от племенного быта к государственному географические условия, характер населения, его занятия, навыки и вкусы создали образования весьма различные по своей структуре. Различия эти создавались стихийно самою жизнью, без какого-либо предварительного плана, как следствие приспособления к условиям внутренним и внешним. Не входя в анализ этих различий, а лишь бросив поверхностный взгляд на совокупность государств, составляющих так называемый старый миру сразу бросается в глаза, что государства эти естественно делятся на две группы: одни, занимающие широкие плодородные пространства, с населением, разбросанным по всей поверхности страны, и другие, не обладающие подобными пространствами, с населением, сосредоточенным в городах. Это основное различие, предопределенное географией, направляет развитие государственной жизни по двум различным руслам и обуславливает коренное различие, как их внутренней структуры, так и психологии народов их населяющих.