Путь усталости - [17]

Отречься уговаривал Шульгин.

Никто ему не приходил на помощь,

Дрожал вокруг, как в дни минувших бед,

Царей Московских «двор и прочья сволочь»,

Пугаясь революции побед.

Тогда, сквозь Русь в огне народных оргий,

Вручивши душу Господу во власть,

Монарх понесся, как святой Георгий,

Навстречу гибели разверзшей пасть,

Но став из полководца вдруг жандармом,

И к новой службе рвением горя,

Снял Рузский с плеч изнемогавших бармы

Последнего Всея Руси царя.

Март — Октябрь

Стараясь стиль присвоить деревенский,

«Бороться до победного конца!»

Звал тенором лирическим Керенский

Войною утомленного бойца; —

И армия еще дралась у Минска,

Когда, к делам переходя от слов,

Вселился в пышный особняк Кшесинской

Лозанский шахматист и рыболов.

В испуге поскакал опять по фронту

Интеллигентских барышень кумир.

Но встретил новую гастроль афронтом

Крючок с наживкой «сепаратный мир».

Керенского казалась карта бита,

Когда сменив бастующий завод,

Заветам верный лейтенанта Шмидта

За революцию балтийский взялся флот;

Все города России многоликой

В квартал портовый превратил Кронштадт,

Стал символом «Бескровной и Великой»

С пунцовым байтом форменный бушлат.

Напрасно «Зимний» защищали части

Курсисток и безусых юнкеров —

На фронте сматывал довольно снасти,

Друзьями окруженный, рыболов…

1918

Преображение начавши мира

И с «Учредительным» покончив фарс,

Украиной и сепаратным миром

С Рейхсбаном расплатился русский Маркс.

Фронт полз на тыл. Тянулись эшелоны.

Без устали колесами крутя,

Скрипели утомленные вагоны,

Сшибаясь на расшатанных путях.

Кишели станций «окопной вшою»,

Село и город скащивал «сыпняк»…

Склонялся вождь над мировой душою,

Сменив на Кремль Кшесинской особняк.

Над Скифией быстрей вертелись крылья —

Без устали работала Чека,

В колхозах, обещая изобилье,

Опять закрепощали мужика;

Но не был «гением» забыт и Запад

И верные изгнания друзья

Рычаг вложили в толп рабочих лапу,

Буржуазную Европу тормозя.

Был горизонт коммуны только розов —

Фронтовику уже прозрев обман,

Меняли курс все чаще паровозов,

К виску матроса приложив наган.

Казалось, смерти не хватило крови,

Обильно пролитой на западных полях,

И Марс ей жертвы новые готовил

В Сибири и Украинских степях.

Пока ж смиряя смерти нетерпенье,

Ее кормили, как могли, Чека,

Налеты банд, крестьянские волненья,

Случайный спуск взведенного курка…

Нм помогал все ревностнее голод,

И с первой революции зимой

Нетопленных домов свирепый холод,

Испанка, хулиганство и разбой.

Покуда «юнкер» фронтом правил круто

И сквозь монокль Украйну надзирал,

В тылу германском тоже зрела смута

И близился империй трех провал;

Но Франция — отчизна демократий

Вдруг обрела в огне имперский дух:

Сплотила как Жан д'Арк Марьяна рати,

Фениксом гальский рвался в высь петух.

Крестьянский сын Петен — герой Вердена

Уже был дать готов последний бой —

Финальная разыгрывалась сцена,

Развязка близилась, решенная судьбой.

Весь мир хотел делить победы лавры,

Надевши опереточный мундир.

Гремели в мирных городах литавры,

Шумел «воюющих» статистов клир.

Росло снабженье, кровь лилась на бойнях,

Вильсон «под занавес» грузил солдат,

Сиам готовил тонны благовоний,

Бразилия — кофе, Перу — шоколад.

Шел резвый спор, кто лучше и кто больше,

Все силились хоть день повоевать,

И даже неродившаяся Польша

Пыталась побежденных побеждать.

И день настал — враги просили мира.

Небесный режиссер дал знак: конец!

В пыли лежала Габсбургов порфира,

Чалма и Гогенцоллернов венец.

В кровавом кашле захлебнулась «Берта»,

Пропел победу радостно петух,

Трехцветные вились по ветру ленты,

Пал занавес и рампы свет потух.

1919. Версальский мир

Протезы на Германию оскаля,

Вудро и Жорж — Вильсон и Клемансо,

В Зеркальной Зале пышного Версаля,

На прошлое накинули лассо.

Но атлас был для них Розеттский камень,

Его толкуя знаки вкривь и вкось,

Вселенной сотворенье началось!

Считая коридорную систему,

Удобной для зажиточных квартир,

Два новых Саваофа ту же схему

Взялись распространить на целый мир.

И заново построенной Европой

Восстал из тьмы после-Версальский рай,

Где каждому мятежному холопу

По вкусу уготовлен был сарай.

Никто не понимал, что невозвратно

Потерян Назареяна Закон,

Что возвестил уж петел троекратно,

Что будет Бого-Человек казнен.

Так два буржуа в конфликте с географией,

К грядущим смутам пролагая гать,

Исторью погребли без эпитафьи,

Всем повелев себя определять.

И в день седьмой, окончив сотворенье,

Любезно с палубы послав: «Hello»,

Законно отдохнуть от вдохновенья

Поплыл Вудро к родному бунгало.

И тигром, растерзавшим антилопу,

На водопой бредущим в камыши,

Поехал Жорж, освежевав Европу,

Больную печень полоскать в Виши.

Чужие щедро раздарив богатства,

И черных сохранив себе рабов,

Рабы «Свободы, Равенства и Братства»

Плясали на помосте из гробов.

Опять в Париже пышный бал давала,

Вторую юность чувствуя Марьян,

Сам дал кредит на обновление зала,

Проценты с рент развеял ураган.

На этот раз был бал демократичен —

Во дни войны пошел на тряпки фрак,

Европы слух стал к скрипкам безразличен

И принят был как «passe-partout» пиджак.

На всем печать лежала Вашингтона —

Оркестр румынский заменил «джаз-банд».

Завязывались в шарканьях чарлстона

Интриги малых и больших антант.

В танго, над европейкой стан сутуля,

Впадал банкир Уолл-стрита в сладкий транс,