Путь усталости - [16]
Шрифт
Интервал
Дал ласковое имя «Belle Epoque»
Тем дням, когда дыханье паровозов
Коптило густо мира потолок,
Когда росли и ширились заводы,
А с ними толпы-толп голодных масс,
Когда, во имя призрачной свободы,
Звал демагог на бунт рабочий класс?
Что было «beau» в упадочной эпохе?
Свет лампочек на крыльях «Мулен-Руж»?
Грядущей революции сполохи?
Зловонно-тусклый блеск слободских луж?
Захваты хищные и лживые протесты?
«Торгующий во храме» Ватикан?
Банк Ротшильдов? Рокфеллерские тресты?
Иль «creme-fouete», что поднимал кан-кан?
Веселый век не видел грозных знаков,
Как страус голову зарыв в песок,
И плыли вереницы черных фраков,
Неумолимый искушая рок.
Бар, проспускавших русские именья,
И герцогов, запутанных в долгах,
Соединил в неистовом круженьи
Неутомимый старец Оффенбах.
Сходясь и расступаясь в контродансе,
То разрывая, то смыкая круг,
Европа колыхалась в венском вальсе,
С востока к западу и с севера на юг.
Но чокнулись хрустальные бокалы,
Подвески люстр запели им в ответ, —
Под сенью пальм сусально-пышной залы
Век новый встретил утомленный свет.
1900–1914
Карл Маркса «Капитал» давал проценты,
И класс рабочий возведя в кумир,
Социологии приват-доценты
Доктринами загромоздили мир.
Правительства еще любили Штрауса
И по старинке танцевали вальс,
Но новою фигурой контроданса
Входить стал в моду «Дружеский-Альянс»,
Всё прихоти подвластно котильона!
Едва оправясь от Мукденских ран,
Российский царь, под выстрелы Тулона,
Вдруг закружил жеманную, Марьян.
Так начался последний бал Европы,
Под знаком перекрещенных знамен.
Был труд окончен новой Пенелопы —
Доткала дипломатия хитон.
«Боже Царя…» вплеталось в Марсельезу,
Чайковский состязался с Дебюсси,
Кружились пары, плыли полонезы,
Толпа кричала «Vive la Sainte Russie!»
Но ликованья оборвались звуки
И похоронный марш наполнил зал,
Когда Тевтон усато-сухорукий
Вдруг Австрии сухую руку дал…
Бал кончился! — разъехались кареты,
Но смерть, его последний канделябр,
Швырнула в небо новою кометой
И в поле заплясала «dance macabre».
1914–1915
Надрывно лаял хриплый кашель «Берты»
И стрекотал в подлесках пулемет,
Покуда капиталов двух агенты
Делам давали новый оборот.
Джон Буль, в конторе посадивши клерка,
Сам, как Мальбрук, отправился в поход.
И высадив шотландцев у Дюнкерка,
У дяди Сама взял текущий счет.
А Франция в тоске ломала руки,
И требовали красные буржуа,
Чтоб «Белый Царь», ценою смертной муки,
Спас для Марьян наследие Валуа.
Казалась русским Магдалиной Марта
И не припомнил незлобивый росс
Иконных риз в обозах Бонапарта,
Коней Мюрата в алтарях навоз…
Так, замостив Мазурские болота
Костями в жертву отданных полков,
Был куплен новый подвиг «Дон Кихота»
Дешевой кровью русских мужиков.
1916.Ноябрь
Настал ноябрь шестнадцатого года.
В холодные осенние дожди
Тянули бодро невод в мутных водах
Грядущей революции вожди.
В Шенбруне, символом былого мира,
Угас имперской мысли патриарх,
И не по мерке Габсбургов порфира
С бессильных плеч уже ползла во прах.
Апостол русский умершего Маркса
Еще спокойно созерцал Монблан,
Кровавым любовался цветом Марса
И есть ходил в дешевый ресторан;
Но видя, что забился фронт в агоньи,
Уже ждал дня, когда поднять улов
Его в запломбированном вагоне
Немецкий Рейх пошлет на Вержболов.
Готовы были цепкие доктрины,
Отточены старательно крючки,
Припасены, сверкающие в тине,
Цветные диалектики жучки.
Водитель масс с сознательной супругой,
Раз в сотый повторяя «Диамат»,
На шахматной доске, в часы досуга,
Всем королям давал привычный Мат.
Декабрь 1916 — Февраль 1917
Мир снизошел к тоскующей Марьяне,
Качнулся и застыл на Марне фронт.
Стал чаще отдыхать в кафе-шантане,
Красуясь новым орденом, виконт,
Духи исчезли в глубине провинций,
Был труден выбор обуви для дам,
Зато стал слать заморские гостинцы
Расчетливый, но щедрый Дядя Сам.
За сотни миль в далеком Петрограде
Шел капитала нового учет,
И ширил свой кредит в окопном смраде
Посулами «земельки» и свобод.
Фронт корчился израненной змеею,
Война стремительный сбавляла бег,
И, над боями вспаханной землею,
Уж в третий раз кружился первый снег.
Мечта фанатика казалась близкой:
Дух армии не выдержал потерь,
И пораженчеством повсюду рыскал,
Грядущей смуты беспокойный зверь.
Над Невским белое висело небо,
На перекрестке зяб городовой,
Растягивалась очередь за хлебом
От лавки, по торцовой мостовой,
В предместьях кое-где митинговали —
Интеллигент будил сознанье масс,
Тек запрещенный спирт в пивном подвале,
Под безобидным псевдонимом «квас».
Гвардейцев рослых, «павших смертью храбрых»,
Пополнили запасные полки,
И выцвели давно на канделябрах
Союзных наций пестрые флажки.
1917. Февраль-Март
В подталый снег врезался глубже полоз,
С карнизов барабанила капель.
Рос над Невою толп мятежных голос,
Державный крейсер наскочил на мель.
И стало все вокруг кроваво-красным.
Февраль, закат, вода весенних луж…
В верченьи закружились безобразном
Над Скифской Русью крылья Мулен-Руж.
Интеллигенция торжествовала,
И, взяв обычай либеральных бар,
По городам российским разливала
Весенней революции угар.
Покуда ею поднятые орды
Шли по усадьбам с «красным петухом»
И надвое рубили клавикорды,
Стараясь затащить в крестьянский дом.
В холодных залах Могилевской ставки
С сомненьями боролся царь один —
Просили генералы об отставке,