Путь на Индигирку - [46]

В конце концов и к этим заботам и тревоге тоже привыкли: вода хотя и не спадала, но и не топила чашу во льду, где на городках покоилась громадная баржа. И тогда мы вывесили заранее заготовленное объявление о премьере…

В палатку-клуб зрители набились «под завязку», как выразился Гринь, выглянув через прореху в занавесе. Пятисотсвечовая лампа у матерчатого потолка освещала на передних рядах обнаженные головы со спутавшимися влажными от пота волосами. Дальше от печки на головах были уже меховые шапки всех расцветок и фасонов: пушистые серые — беличьи и заячьи; рыжие, огромные — из меха рыси; пестрой шерсти, лохматые — из собачины; аккуратные флотские — черной цигейки… Сизые облака табачного дыма поднимались и быстро рассеивались, проникая наружу через тонкую материю, и потому в палатке было довольно ясно. Приглушенный ровный шум голосов доносился к нам за кулисы, зрители терпеливо ждали начала спектакля. А мы изнывали от тревоги и ожидания. Наш суфлер, учитель местной школы, накануне ушел пешком в районный центр, якутский поселок Абый, за сорок километров и до сих пор не появлялся. Начинать без него мы не решались,

К нам за кулисы пришел Кирющенко в меховой лётной куртке и тоже летных меховых сапогах из собачьих шкур. Знал, что в клуб в эти морозы надо приходить в теплой одежде. Вместе о ним появился секретарь райкома комсомола Семенов, тоже в меховом, впрочем, у него это был дорожный наряд. Он еще вчера приехал в Дружину на лошадях. Идти на лыжах с комсомольцами, как он прежде собирался, в мороз было небезопасно. Я объяснил причину задержки спектакля.

— Как же учитель вчера ко мне в райком не зашел? — сокрушался Семенов. — Я бы его с собой привез. Зачем ему пешком ходить, может замерзнуть, и время его ценить надо. Учитель хороший, ребята в якутском интернате его хвалят, а совсем еще мальчик, стесняется.

Кирющенко в сопровождении Гриня осматривал декорации, а я и Семенов отошли в уголок. Он уже слышал историю с Даниловым и теперь принялся винить себя за то, что передал дневник для опубликования. Спросил, где живет Данилов, я объяснил.

— Ночевать к ребятам пойду, — сказал он.

— А как они тебя встретят? — спросил я, понимая, что не зря он хочет идти к ним.

— Не выгонят же…

Кирющенко увел Семенова в зрительный зал, и тут у меня мелькнула спасительная мысль поручить в этот вечер суфлерство Гриню. Все репетиции Гринь просиживал с нами, тексты ролей знал почти дословно и не раз поправлял актеров, когда те начинали нести отсебятину. Самостийно стал, так сказать, «помрежем».

На мою просьбу заменить учителя Гринь ответил так:

— Суфлер из меня получится хоть куда, это вы точно приметили… Полчасика еще потяните. Мне надо сбегать к ямке, извиняюсь, с морожеными зайцами. Чует мое сердце, что под шумок драматического искусства притопает кто-то за мясом. Так что полчасика еще задержитесь, лекцию им какую-нибудь обскажите, может, извиняюсь, акробатикой занимались? А то еще фокусами? Цирк народ уважает. А я тем временем обернусь.

Не дожидаясь моего ответа, Гринь нагнулся и, задрав брезентовую стенку, с неожиданным проворством подлез под нее, только я его и видел. Было поразительно, как это Гринь до сих пор не забыл злополучных зайцев. Недавно он сказал мне, что видел у ямы свежие следы. Совершенно неисправимый романтик!

Прошло полчаса, Гринь не появлялся. К тревоге за учителя прибавилось беспокойство за Гриня. В зале начался ропот. Я вышел на авансцену объявить, чем вызвана задержка с началом спектакля.

Входная дверь с треском распахнулась, и в палатку ворвался учитель. Брови, ресницы его, шапка рысьего меха, ворот полушубка были покрыты сверкающей в ярком свете опушкой инея.

Суфлер с текстом пьесы разместился за кулисами, и спектакль начался. О Грине в этот момент я совсем забыл.

Первые аплодисменты выпали на долю Николая Данилова. Играл он вместо Андрея разведчика красных. По ходу пьесы разведчик должен был выбежать к зрителям в мокром белье, только что переплыв Волгу. Данилов разделся за кулисами до трусов и майки, вывернул на себя ведро ледяной воды и выскочил на сцену. Струйки стекали с его босых ног на пол и тут же белели, примерзали к доскам. От мокрой майки валил парок. Зрители разразились овацией, Кирющенко в первом ряду зааплодировал было вместе со всеми, но тут же встал и прошел за кулисы.

— Вы что, с ума посходили? — накинулся он на меня. — Ты их переморозишь, в больнице коек не хватит.

— А я тут при чем? — забыв про зрительный зал, воскликнул я. — Так по пьесе положено.

— Пьесу ты сам переделывал, мог же учесть наши условия, — не уступал Кирющенко.

— Они хотят играть без всяких условностей, так, чтобы было реально, понимаете? — воскликнул я. — Серьезно относятся к искусству, и это очень хорошо. А насчет ведра воды я и не знал, они сами притащили, можно было, конечно, и без воды…

Кирющенко посмотрел на меня уничтожающим взглядом, я ответил ему тем же, и он пошел в зал.

Не успели отгреметь первые аплодисменты, как зрители были захвачены новой сценой: появилась дородная кулацкая супруга. Зрители вытянули шеи, открыли рты, замерли, поглощенные единой мыслью — откуда мы откопали такую бабищу. Ребята честно сохранили тайну исполнителя.