Путь на Индигирку - [48]

Холодок глубже и глубже проникал мне в сердце, зачем я произнес необдуманную фразу и вызвал эти слова Федора? Все опять поворачивается против Коноваленко, что за судьба у человека!..

Федор неожиданно шагнул ко мне и приблизился почти вплотную.

— Объяснить тебе требуется? Объясню…

У него было неподвижное лицо, глаза провалились и совершенно утратили свою синеву. На меня скорее даже не смотрели, а просто были обращены в мою сторону темные, неподвижные, лишенные жизни провалы вместо глаз, как два высверленных в металле отверстия винтовочных стволов. Глухим, усталым голосом Федор заговорил:

— Послушай, как я тебе объясню… Он, — Федор повел головой в сторону стоявшего подле нас Данилова, — он пришел к людям, не захотел жить один в тайге. Все у нас делал, куда ни пошлют, за все брался. Боялся, что не осилит трудную работу, помнил, как едва с голодухи не помер, начал зайцев добывать петлями, про запас складывать в яму, мясо хотел есть, когда ослабнет, чтобы не прогнали, работу, какую дадут, справно сполнять. А этот бандюга начал Данилова выслеживать, словить захотел. Зачем? За что? Потешиться над ним схотел. Начитался разных Шекспиров и давай в прятки играть…

— Правильно! — неожиданно воскликнул Кирющенко. — Хорошо ты проучил Гриня, завтра я с ним и сам поговорю. И Данилову поможем, Луконина попросим за ним присмотреть, помочь профессией рабочего овладеть, как было на пароходе.

— Присмотрю, будь надежен, Александр Семенович… — пробасил Луконин в притихшем зале.

Федор больше не сказал ни слова. Вместе с Натальей пошли они к выходу.

Коноваленко пробурчал у меня над ухом:

— Слушай, хватит антракту, иди выключай свет…

— Ну и театр! — усмехнулся Кирющенко.

— Сами бы тут с ними поработали! — в сердцах сказал я.

— Поменьше дерзи, — сказал Кирющенко без всякой обиды или раздражения в голосе. — Тебе дело говорят, гаси свет и открывай занавес. — Он пошел к своему месту, покачивая головой и усмехаясь.

Не дожидаясь тишины в зале* открыли занавес.

В это время за кулисами Гринь поднял низ матерчатой стенки и сделал попытку выскользнуть наружу. Я поймал его за полу шинели и втянул обратно.

— Кто же мог подумать… — бормотал Гринь. — Надо пойти по-хорошему с ними поговорить… Пусть врежет мне еще разок, может, ему полегчает. Что ты будешь делать!

Он нагнулся и опять полез под брезентовую стенку.

— Да вы, Гринь, в своем уме? — шепотом, чтобы не было слышно в зале, напустился я на него и бесцеремонно схватил за ногу. — Давайте обратно, некогда мне с вами нянчиться.

Гринь вяло подергал плененной ногой и ползком на одной ноге вернулся в палатку.

А все ж таки паразит… — снова начал было Гринь.

— Хватит! — воскликнул я. — Трудно сказать, кто из вас двоих больший паразит. Если бы суфлер не пришел?

Кто же знал, что он меня подкарауливает?

— Гринь, сейчас должна быть стрельба из орудий, — строго сказал я. — Это же ваше дело, идите за кулисы к фанерным листам и приладьтесь пока не поздно.

— Канонада будет в лучшем виде, — воскликнул Гринь, вдохновляясь. — Народ, извиняюсь, перепугается, будьте уверены… — Уходя в темноту, он все-таки негромко пробормотал: — Паразит окаянный…

— Цыц! — прошипел я.

В середине второго действия хлопнула фанерная дверца, и голос Старикова в сумраке зала громко произнес:

— Сменная бригада Луконина — на выход, вода прибывает… Кирющенко прошу выйти ко мне.

Я, не мешкая, задернул занавес и дал свет в зал. Люди разом поднялись и двинулись к выходу. Среди наших актеров были рабочие из бригады Луконина, они спешно приводили себя в порядок.

В темноте над устьем протоки мерцало причудливо меняющееся зарево, там работали при свете костров. Я пошел к дому конторы, окна кабинета Кирющенко ярко светились. В небольшой комнатке набилось порядком народа, пришли из протоки в телогрейках, подпоясанных кушаками или ремнями, с раскрасневшимися после мороза лицами и свалявшимися от ушанок волосами. В дальнем углу сидел один из тех, кто прилетел вместе с ревизором, но самого ревизора не было. Стариков доложил, что положение становится угрожающим, вода в канаве медленно прибывает, может быт£>, придется взорвать лед ниже по течению, чего без нужды не хотелось бы делать, чтобы не потревожить «костров», на которых стоит баржа.

— Когда вы собрались рвать лед? — женственно-мягким голосом спросил тот, что прилетел с ревизором. Впервые я оглядел его внимательнее. Это был располневший, сравнительно молодой человек крупного роста, с широким лицом и намечавшейся спереди лысиной.

— Как только сильнее начнет прибывать вода, — сказал Стариков.

— Но все-таки когда?..

— Может быть, ночью, может быть, утром, — проговорил Стариков, пожав неестественно широкими в ватнике плечами. Ушанка лежала у него на коленях, жидковатые волосы прилипли ко лбу.

— Вам придется дать мне подписку, что баржа останется невредимой… — заговорил незнакомец. — Не только после взрыва, а вообще… Как вас угораздило оставить ее в плесе?

— А кто вы такой? — спросил Стариков.

— Следователь прокуратуры, — произнес своим мягким вкрадчивым голосом молодой человек. — Больше нет нужды скрывать мою должность, сегодня в нашем клубе я, кажется, нащупал ниточку… — Он окинул нас странным торжествующим взглядом.