Путь на Индигирку - [15]

Маша уперлась кулачками в бока, пристукнула каблучком сапога по треснувшей под ее ногой ветке, и глаза ее засмеялись.

Наталья, как-то болезненно наморщив крутой лоб тонкими частыми морщинками, переводила взгляд с вяленой, прокопченной рыбы, висевшей на жердях, на юрту, на сизый дымок над ее крышей, на притоптанную землю у порога жилища. Ее взгляд, как и мой в первый момент, когда я вышел на поляну, остановился на двери с протертой оленьей шкурой и ременной скобой.

— Пойдемте, посмотрите, как живет бабушка Катя, — живо сказала Маша и, так как Наталья не двинулась, воскликнула:

— Ты же хотела посмотреть, как я жила когда-то. Идем, бабушка Катя будет нам рада…

— Да, конечно… — поспешно проговорила Наталья.

Маша подошла к юрте и резким движением распахнула дверь. Наталья оглянулась на меня.

— Ты первый… — сказала она.

Я пошел к юрте и перешагнул через высокий порог, Наталья последовала за мной. Наклонно посаженная на ременные петли дверь под собственной тяжестью с силой захлопнулась за Машей. В темной глубине юрты, высвеченная снопиком света из крохотного оконца, сидела на скамеечке у тлеющих углей очага маленькая старушка с изжелта-коричневым морщинистым лицом и курила длинную тонкую трубку. Маша поздоровалась с ней по-якутски, я поспешно сказал «здрасте». Наталья промолчала, наверное, привыкала к полутьме. Вдоль стен располагались завалинки, покрытые седыми оленьими шкурами. На одну из них мы присели.

Маша что-то оживленно рассказывала старушке на своем родном языке, по временам кивая на нас. Старушка мерно покачивала головой и поглядывала в нашу сторону.

Осмелев, я спросил:

— Бабушка, можно воды напиться? — и тотчас мне стало неловко, может быть, в этой страшной глуши и не понимают русской речи?

Старушка повернулась ко мне и на чистейшем русском языке ответила:

— Вон, сынок, кадушка с водой и ковшик, вытри полотенцем. Водица у нас студеная, чистая…

Речь старой женщины с якутскими чертами лица, жгуче-черными глазами, была удивительно русской, интонации голоса добрыми, прямо пушкинская няня. Я подошел к полотенцу, висевшему на вбитом в стену оструганном суку. Полотенце было длинным, на концах вышитым петухами. Старинное русское полотенце.

— Бабушка, — сказал я, поворачиваясь к ней, — кто вы?

— Прародители наши, сынок, из России пришли, сказывали старики, лет триста назад, — заговорила старушка. — Земли новые открывали, землепроходцы были, — продолжала она с такою будничною простотой, что я обмер — так неожиданно было встретить землепроходцев. — Слыхал, сынок, про нас?

— Слыхал, слыхал, бабушка, как же! — воскликнул я.

— Породнились мы с якутами давно. А речь свою русскую искони храним. Пониже в Русском устье живет наших несколько семей… Отсюда — день на оленях… А я к лесу давно привыкла. Когда молодая была, со своим охотилась. Он-то, старик мой, помер, а я так в лесу и осталась. Внучка в этом году в интернат поехала, вон, как Маша, — она кивнула на Машу, — учиться захотела… Одна я осталась…

Наталья вскочила с оленьей шкуры, подвинула скамеечку и присела рядом с бабушкой Катей.

— Да как же вы здесь одна живете? — спросила она, заглядывая в лицо старушке.

— Бывает, сын и невестка привезут оленины, мороженого молока, наколят дров. Весна-красна придет, сама зайцев петлями ловлю в тальнике. По берегу у нас много тальника. Летом ловлю рыбу, — летом и внучка мне помогает. Вот так и живу…

— А сын где же ваш? — спросила Наталья.

— В Чекурдахе в аэропорту работает… — бабушка Катя прикрыла глаза тяжелыми веками, затянулась из своей длинной с тонким, как карандаш, черенком трубки и, выпустив кольца дыма, сказала: — Вы, молодые, уходите от нас, все вам некогда, все спешите… — Она вдруг внимательно посмотрела на Наталью, глаза ее добро светились. — А может, так и надо, девушка? — сказала она. — У нас была своя жизнь, у вас своя, вам дальше идти… Прародители наши тоже от своих мест далеко уходили...

IX

Наталья сидела, потупившись, и молчала. Что-то было во всей ее фигуре тревожное, горькое.

— Что ты, девушка? — спросила старушка, — обидела я тебя чем?

— Нет, ничем вы меня не обидели, — сказала Наталья, поднимая глаза и силясь улыбнуться, — ничем, бабушка… Своих я вспомнила… Бабушка у меня тоже есть, мама есть… Далеко они…

Маша стала быстро что-то говорить старушке по-якутски, поглядывая на подругу, видимо, рассказывая о ней. Бабушка Катя сидела, опустив глаза, и время от времени кивала, как бы подтверждая, что она слушает Машу. Трубка ее погасла, она повернулась к очагу, ловко взяла маленький, покрытый синим пеплом уголек, положила его в трубку и затянулась. Золотая полоска разгорелась на угольке, тонкие волоски дыма потянулись над трубкой. Старушка закашлялась хриплым, надсадным кашлем, остановилась как бы на полпути, задерживая дыхание, чтобы, того гляди, опять не схватил' приступ.

— Судить людей легко, — боясь раскашляться, с усилием произнесла бабушка Катя, видимо, отвечая на слова Маши. — Себя судить трудно. Была молодая, ушла от родителей своих, так же, как ты, девушка, — сказала она Наталье. — Из поселка в Русском устье. Поставили мы с моим суженым юрту вот эту, а теперь одна осталась… А ты как же к нам приехал? — неожиданно спросила старушка, взглядывая на меня, — по какому делу, и кого дома оставил?