Путь на Индигирку - [13]

— Правильно Луконин говорит, — сказал Васильев, — всю жизнь на баржах плавал, понимает толк в этом деле лучше нас с тобой. Иди, Коноваленко, на пароход, готовь машину. Завтра дадим отдых боцману. Так, что ли? — обернулся он к Луконину.

— Та-ак… — протянул Луконин.

— И заработаешь побольше, — сказал Васильев.

Луконин мотнул головой, разбрасывая длинные свившиеся прядки волос.

— Не нужно мне… — негромко, без всякой рисовки сказал он. — Сам баржи бросил в плесе, сам их повытягаю… Вся зима впереди, еще разберемся, когда отдыхать.

— Баржи я бросил... — помолчав, сказал Васильев.

— А кто на штурвале стоял? — сказал Луконин. — Да что считаться, с баржами я управлюсь, иди, Петро… И вы тоже… — сказал он Васильеву.

Васильев постоял, глядя под ноги на елань, присыпанную посеревшей от грязи мукой. Весь китель его был затерт белесыми полосами.

— Ладно! — сказал он решительно. — Пошли, Коноваленко, буксир на пароход надо заводить.

Мы стали подниматься по трапу. Катер у борта баржи ждал нас, там в темноте толпились сменившиеся грузчики, члены команды «Индигирки», виднелись красные светлячки цигарок.

— Отваливай! — крикнул Васильев и перепрыгнул на палубу. Разом стихли разговоры, узнали голос начальника пароходства. Я тоже прыгнул на палубу катера и вмешался в толпу грузчиков, протискиваясь ближе к надстройке, чтобы не свалиться в темноте за борт. Да, «поохотились», долго будет помниться!..

VIII

Утром я проснулся в старпомовской каюте, услышал плеск воды от частых ударов плиц и ровную работу машины. Стронули, значит, баржи! Успокоенный, опять заснул. И опять проснулся, когда машина стала работать с перебоями, неравномерно сотрясая переборки каюты. Вскочил, выглянул в иллюминатор, пароход шел близко от крутого берега с опустившейся к воде золотой бахромой лиственниц.  Машина то работала, то стопорилась, пароход подваливал к берегу. Там среди деревьев видна была длинная поленница аккуратно уложенных кругляков. Будем брать дрова!

Я быстро оделся, представлялся случай посмотреть вблизи тайгу. Отправился на палубу узнать, долго ли будем стоять. Низкое солнце мягко освещало мохнатые, светлые от порыжевшей хвои деревья. Пароход уткнулся носом в обрыв. Матросы, гулко вызванивая сапогами по стальной палубе, тянули тяжелый ребристый трап, чтобы сбросить его одним концом на сырой песок около склонившихся над водой лиственниц. Ниже по течению стояли у берега баржи. С мостика, тяжело ступая, спускался Коноваленко с оплывшим после бессонной ночи лицом. Мы вместе вошли в каюту и расположились на диванчике во второй ее половине за тонкой переборкой.

— Снял Луконин баржи с мели, — сказал Коноваленко. — Под самое утро… Еле я его с мостика прогнал спать. А сейчас, смотрю, опять на ногах… Одно слово — боцман.

Я спросил, долго ли мы будем грузить дрова. Мне хотелось подольше побродить в тайге, но этого я не сказал, Коноваленко меня не понял бы, а то еще и посмеялся бы или отругал, характер у него был прямой, я в том уже убедился.

— Как грузить?.. — раздумчиво проговорил Коноваленко и обеими широкими ладонями потер лицо. — На мостике ничего, а как сойду — в сон кидает… — заметил он. — И без всякой двойной оплаты братва с прохладцей работать не станет, — продолжал он, отвечая на мой вопрос. — Того гляди, шуга пойдет, никому не охота в плесе зимовать. Два года назад было такое, нахлебались по самую завязку, — он чиркнул ладонью по горлу. — Хватит, наученные стали.

Кто-то появился в первой половине каюты, Коноваленко выглянул в дверцу и вышел туда. Я узнал чуть хрипловатый голос Васильева, говорил он о каких-то ведомостях.

— И ты ему показывал? — спрашивал Васильев.

— А как иначе? Начальник политотдела, как не показать.

— Сказал бы — идите к начальнику пароходства, оплата погрузочных работ — дело администрации. Пусть бы и разговаривал со мной.

— Ведомости на оплату грузчиков на столике лежали, — сказал старпом. — Он их увидел, взял посмотреть… А что там, секреты какие есть?

Слушая голос старпома, я представил себе, как он, выкатив глаза, уставился на Васильева.

— Какие еще секреты? — раздраженно сказал начальник пароходства. — Не люблю, когда в мои дела вмешиваются. Без размаха, без риска пропадешь тут. Мне отвечать, мне и видней, как работать! Вот тебе и все секреты!

— А я-то что? — сказал старпом. — Мое дело маленькое…

Ко мне во вторую половину каюты заглянул Васильев, лицо его с печатью раздражения сделалось холодным, неприязненным. Он молча кивнул и тотчас отвернулся, сказал старпому:

— В другой раз прошу докладывать… — и вышел из каюты.

Мне стало неприятно, невольно я оказался свидетелем разговора, который не предназначался для моих ушей.

Вошел Коноваленко.

— Не знаешь, кого слушать, — пробормотал он и развалился на диванчике. Взглянул на меня, спросил: — Слыхал?

— Что? — спросил я, растерявшись от вопроса Коноваленко. Дорого я бы дал, чтобы не оказаться в каюте, когда вошел Васильев. Что же, я теперь должен буду рассказать о странном разговоре Васильева и Коноваленко начальнику политотдела? Или сделать вид, что ничего не слышал и не вмешиваться в чужие дела? Наверное, Кирющенко и так все ясно с этими ведомостями, — пришла мне в голову спасительная мысль.