Путь к вершинам, или Джулиус - [66]

– Дорогой Джулиус, вы единственный, кто поставил на победителя, – насмешливо улыбается баронесса Нина Чесбро, касаясь его плеча. Красива и умна. Он смотрит на нее, и она опускает глаза – хочет стать его любовницей.

Яркий свет, краски, запахи духов, топот копыт на беговой дорожке, холеные кони с блестящими от пота боками, голубое пятно гортензии перед королевской ложей, заговорщицкий смех приятеля:

– Молодец, Леви, неплохую собрал компанию.

Еще бокал шампанского, еще сигара, еще улыбка Нине Чесбро и верх удовольствия – хорошо видная всем буква «Л» на золотых пуговицах ливрей Муна и лакеев.

Бывали летние уик-энды в Хоуве, где Джулиус устраивал грандиозные приемы. Сам он прибывал туда поздно ночью в субботу, когда дом уже был полон гостей: игроков в бридж, музыкантов, купальщиков. Бывали дни в Хенли – туда приезжали на автомобиле из Мейденхеда и садились за обед, доставленный загодя. Пикники, шампанское, смех…

Приятности этим празднествам добавляло то, что в разгар веселья Джулиусу могли сказать на ухо:

– Вас к телефону, сэр, очень срочно.

Это служило напоминанием о работе, о власти, о том, сколь мощная сила заключалась в одном-единственном слове, полетевшем по натянутым проводам. Его «да» или «нет», «покупайте» или «продавайте» было сигналом, несущим прибыль или разорение сотням мужчин и женщин, о существовании которых он никогда не узнает.

Ах, это приятное и сладкое ощущение собственной власти!

Были вечера дома, когда, поразмыслив над каким-нибудь вопросом, он принимал решение, которое никто не смел обсуждать.

– Рейчел, на Рождество едем в Брайтон. Мне там больше нравится. Пригласим пятнадцать-двадцать гостей – разошли приглашения, только покажи мне, прежде чем отправлять. Не хочу видеть Уилли Кана – слишком много пьет, а то, что выпил, удержать в себе не может. Твою подругу Нейл Джейкобс? Нет, она мне не нравится. Пригласи Нину Чесбро, хотя она, возможно, откажется.

Или:

– Рейчел, мне надоели золотые стены в гостиной. Сначала было забавно, а теперь смотреть на них не могу. А кстати, я нашел симпатичного пони для Габриэль, из Стоунихерстской конюшни. Габриэль пора научиться ездить верхом.

И он вопросительно смотрел на дочь: длинноногую, замкнутую девочку, умную и развитую не по годам, лицом не похожую ни на него, ни на Рейчел – только длинный прямой нос выдавал ее национальность, а так у нее были копна светлых волос и ярко-голубые глаза – глаза Жана Блансара.

Девочка проводила все свое время с гувернанткой, боннами или учителями – он едва ее знал, главное, что этот ребенок принадлежал ему, и этого было довольно. Иногда он видел из окна автомобиля, как Габриэль идет на урок танцев – она улыбалась и махала ему рукой; или слышал протестующий детский голосок из комнаты, отведенной под класс, и с веселым удивлением думал, что этот маленький бесенок – с характером!

– Габриэль меня беспокоит, – признавалась Рейчел. – Мадемуазель говорит, что не справляется с ней.

– Может, просто не знает как, – хмыкал Джулиус. – Я бы сам ею занялся, будь у меня время. Возможно, она чересчур умна. Лучше отправить ее на континент, там она найдет себе ровню. Ну чему может научиться ребенок в Англии?

Итак, Габриэль ездила с гувернантками то во Францию, то в Германию, то в Италию, и Джулиус вспоминал о ее существовании, только когда она попадала в его поле зрения; самый нарядный ребенок на детском празднике, который устроила Рейчел, самая гордая маленькая наездница в парке, длинноногая девочка, убегающая от него вверх по лестнице, задорный заразительный смех; тоненькая фигурка, ныряющая в бассейн в Мейденхеде до завтрака, пока все спят. Заметив, что за ней наблюдают, она прикладывала к губам пальчик и заговорщицки подмигивала ему, удивляя его этим спонтанным жестом. Тогда он думал: «Надо что-то делать с Габриэль» – и тут же про это забывал, потому что больше не видел ее в тот день.

Были ночи, когда он лежал без сна, закинув руки за голову, уставившись в стену и ощущая рядом тепло безмятежно спящей Рейчел. И тогда в его мозгу пробуждалось воспоминание о жалобных звуках флейты, об этом голосе красоты – песне, шепоте, невыносимом крике; в темноте перед ним представало бледное счастливое лицо Поля Леви с приставленной к губам флейтой, а затем – горящий взор молодого раввина, и Джулиус вспоминал исступленный восторг в его голосе, что летел ввысь; этот голос и мелодия флейты сливались в унисон, поднимались выше белых облаков, к самой далекой звезде, к воротам заветного города.

И тогда Джулиуса охватывали тоска и одиночество. Он закрывал уши руками, лишь бы не слышать больше этой мелодии – насмешливой, жестокой, назойливой. Нет, это не его песня, не его одинокая нота.

Внутри нарастало сопротивление, он по-детски жалобно шептал: «Не надо, не надо». А после забывался тяжелым сном и кричал, потому что боялся старого кошмара, где некто в черном капюшоне глядел ему в глаза – то были одновременно смерть, ужас и беспросветное одиночество. Но наступало обычное серое утро, он вновь просыпался могущественным Джулиусом Леви, и все ночные страхи казались пустяком и забывались в работе и развлечениях. Поль Леви – призрак, что напрасно играл на флейте никому не нужную музыку. Он, Джулиус, – вот кто настоящий чародей и властитель мира. Он сидел в своей конторе за письменным столом, возвышаясь над уличным гулом и толпами людей. Вокруг стрекотали печатные машинки, переговаривались работники. Он уволил одного управляющего – тот выполз из кабинета, как побитая дворняга, – и повысил другого: тот от радости вьюном вился возле него, как пес, которого, наоборот, похвалили. За завтраком Джулиус договорился о том, что в Шеффилде будет немедленно начато строительство нового кафе, – к полудню чертежи и подписанные бумаги уже лежали у него на столе. Потом побеседовал с Мариусом из Парижа – тот хотел, чтобы Джулиус вложил капитал в кафе на бульваре Осман. Далее он нашел час, чтобы лично проинспектировать шоколадную фабрику в Мидлсексе, которую планировалось расширять. Уезжал Джулиус под восторженные крики рабочих, выстроившихся вдоль дороги. Он улыбнулся им и помахал рукой, а потом постучал в стеклянную перегородку водителю: