Путь к сердцу герцога - [10]

— Может быть, выпьете немного настойки опия? — заботливо осведомился камердинер, ставя на маленький стол поднос с ужином и бутылкой бордо.

Граф нахмурился и водрузил ноющую ступню на стул, предусмотрительно придвинутый Барнсом. Он все еще оставался в сапогах — снять их означало добровольно подвергнуть себя пытке. Что ж, он заслужил это испытание: боль служила достойной заменой горю, которое следовало бы испытывать после смерти отца.

— Нет.

Чарли отпустил слугу и налил вина. Трудно было поверить, что герцога не стало. Дарему уже исполнилось восемьдесят, однако он сумел сохранить и энергию, и интерес к жизни. Прочитав письмо Эдварда, в котором брат рассказывал о болезни отца, Чарли не сомневался, что старик выздоровеет, хотя бы благодаря могучей силе воли. Эдвард прислал еще дюжину писем, в которых сначала намеками, а потом открыто просил вернуться домой, однако Грэшем не поехал. Во-первых, не позволила сломанная нога — доктор строго-настрого приказал соблюдать постельный режим. Непослушание грозило инвалидностью на всю жизнь. Но главная причина все-таки таилась в душе. На протяжении одиннадцати лет герцог регулярно присылал старшему сыну и наследнику письма, в которых подробно рассказывал, как замечательно идут дела в Ластингс-Парк — без него. Как блестяще Эдвард справляется с хозяйством, какие чудеса храбрости и героизма проявляет в армии Джерард. И ни разу в этих письмах не прозвучало даже намека на примирение. И вот теперь стало слишком поздно.

Поддавшись сентиментальности, Грэшем попытался вспомнить то далекое время, когда еще была жива мать, а отец иногда улыбался. Воспоминания оказались тусклыми, пыльными и представляли почти исключительно маму, словно герцог и не принимал участия в воспитании детей. Дарем возникал в сознании таким, каким стал после смерти жены, — жестким, сухим, закрытым человеком. Ни одного искреннего разговора, ни одного теплого взгляда.

Трудно было представить, что отношения могли измениться, если бы он исполнил последнюю волю отца и вернулся, чтобы выслушать его исповедь. Неожиданно выяснилось, что герцог, этот образец бескомпромиссной, безжалостной строгости, обладал скандальным прошлым. Нет, не просто скандальным. Что такое скандал, Чарли отлично знал. Для поступков отца это определение было бы слишком мягким. В молодости герцог тайно женился на молодой особе крайне предосудительного поведения — актрисе! — а потом, когда чувства остыли, просто бросил супругу. Об официальном разводе Дарем не позаботился и до конца своих дней ничего не знал о судьбе той, которую когда-то любил. Жива ли она или умерла много лет назад?

Даже если не учитывать двуличие подобного поведения, трудно было придумать обстоятельства более неблагоприятные. Обширные владения Дарема должны были перейти по наследству к следующему герцогу; значительная часть денег тоже была привязана к земле, хотя наследство матери существовало отдельно и значительно преумножилось благодаря рачительному и толковому управлению Эдварда. Если графу Грэшему предстояло стать следующим герцогом Даремом, будущее и его самого, и двух его братьев опасения не вызывало. Но если бы вдруг двоеженство отца помешало наследованию, то каждый из троих смог бы получить лишь свою долю материнского капитала и того поместья, которое отец когда-то выиграл в карты.

Словно всего этого было недостаточно, какой-то недоброжелатель раскопал тайный брак и в течение последнего года жизни шантажировал герцога угрожающими письмами. Дарем знал, что бомба того и гляди взорвется, однако продолжал упорно скрывать прошлое. Он предал сыновей самым грязным, самым подлым образом — не только отвратительным фактом незаконного брака, но и отказом признать вину и покаяться.

Горькая ирония ситуации (старый тиран по крайней мере отлично знал, о чем говорит, когда предрекал ужасные последствия скоропалительного, необдуманного брака) казалась мелочью по сравнению с катастрофической опасностью, нависшей над графом и его братьями. Хватит ли сил отстоять собственную правоту, исполнить долг старшего, защитить интересы семьи? Черт возьми, до сих пор всем троим даже не удалось выработать единый план действий. Эдвард стоял на позициях законной борьбы, а Джерард провозглашал намерение выследить и застрелить шантажиста. Чарли, к собственному ужасу, вообще не знал, что делать, и от этого почти ненавидел братьев за их решительность. В подобной ситуации самой надежной тактикой казалось стороннее наблюдение: не лезть, не вмешиваться, не путать планы.

Ни один из братьев не смог доказать собственную правоту. Эдвард вопреки предостережениям рассказал о неприятностях невесте, а та вероломно продала историю скандальной газетенке, после чего бросила незадачливого жениха. В результате положение, и без того запутанное, стало поистине отчаянным. Весь Лондон начал следить за каждым шагом братьев и шептаться насчет «дилеммы Даремов», как окрестили в свете неприглядную ситуацию. Чарли, как всегда, сохранял внешнее спокойствие, однако в глубине души кипел, негодовал и клокотал. Намерение Эдварда вести законную борьбу и добиваться правды в суде он считал единственно верным, однако сплетни чрезвычайно осложняли процесс. Дело продвигалось мучительно медленно. А когда, спустя несколько недель; он приехал к брату, чтобы выяснить результаты тяжбы, тот просто отдал папку с документами и заявил, что возлагает полномочия на него — главного из наследников. Впервые в жизни Эдвард не довел дело до конца, сдался и признал собственную слабость. Неожиданный поступок брата не только шокировал, но и всерьез встревожил. Хуже того, совершенно неожиданно Эдвард отбросил обычную осмотрительность и скоропалительно женился на хорошенькой и чрезвычайно болтливой вдовушке. Ничем иным, кроме как наваждением, объяснить безумный шаг не удавалось.