Путь дурака: Гарри Поттер в России (Путь дурака 1,2,3,7) - [35]

— Да, я понимаю, — ответил Рул. — А если меня уже бьют, что делать? — спросил он.

— Тогда отделяй себя от этой слабости, от страха, тупости, вредности. Смотри, за что бьют, и начинай радоваться и смотреть на себя со стороны. Это твое начало, но начало важней всего. Пока ты отождествлен со слабостью и страхом, ты беспомощен, но, если ты будешь видеть это вне себя, тогда ты сможешь справиться с этим. И еще не относись к себе серьезно, посмейся, легче будет. Понял, идиот? — наставляла его Марианна.

***

После такой веселой перемены наконец началась литература. В класс стремительно вошла тощая и длинная училка и сообщила, что на этом уроке продолжается изучение романа «Преступление и наказание» Достоевского.

Рулон помнил, как еще в детстве бабушка сажала его на колени и вместе со сказками и веселыми историями рассказывала об этой работе Достоевского.

И хотя Рулон не учил уроков, но он хорошо знал этот сюжет, поскольку обладал отличной, почти феноменальной памятью. Сидя на задней парте, Рулон весело рассказывал Марианне об этом, описывая события из книги ярко и красочно, особенно акцентируя моменты моральных страданий, проще говоря, мазохизма главного героя. И они глумливо стебались над идиотом Раскольниковым, не понимая, зачем он так долго маялся дурью.

Тем временем училка, сидя за своим столом, что-то трепалась насчет глубины раскрытия человеческой психики. Она говорила очень эмоционально, стараясь передать ученикам всю прелесть подобного мазохизма, но ребята сидели, равнодушно глазея по сторонам, отгоняя надоедливых мух и думая, когда же раздастся спасительный звонок. Еще неискалеченные дети чувствовали моральное уродство той херни, которую вдалбливало в них учило и не желали, чтобы их калечили всякие педики.

Рулон параллельно комментировал Марианне истинный смысл всей этой херни.

— Да этот Достоевский — просто шизофреник! — сказал он уверенно.

— Вот и вся глубина психики такая же шизофреничная, — среагировала Марианна.

Училка, краем уха услышав заявление Марианны, изумленно взглянула на нее, на мгновение остановив свою речь, а потом продолжала ее еще более эмоционально, пытаясь всем доказать величие и гениальность своей любимой книги.

— Да эти все так называемые великие писатели — бабники, шизофреники и педерасты, — шепотом, слегка наклонив голову, добавил Рулон, — вот кто нас учит. Поэтому мы и живем в этом дурдоме. Пушкин был бабником, Гоголь тоже был сдвинутым, а Лермонтов — гомосексуалист, сука! — Рулон покрутил пальцем у виска и продолжил: — Я бы иначе сочинил рассказ о том, как Раскольников мучился дурью. Пошел в полицию, а его бы посадили на зону. А там бы его хорошенько отпетушили и посадили у параши, и, когда кто-нибудь ходил бы на нее срать, он обязан был бы говорить: «Я генеральный секретарь параши, разрешаю посрать». И он бы затем понял, как дурачил его ум, и понял, что все! Баста! Нужно просветлевать. На хрен. Больше с таким умом жить нельзя. И он начал бы медитировать и отключать внутренний диалог. И потом бы просветлел. Всех людей бы этому учить начал. Вот это было бы клево!

Рулон разошелся так, что голос его опять стал громким. Окружающие его ребята стали прислушиваться к его словам, посчитав их более интересными, чем та галиматья, которую несла тупая училка у доски.

— В этом романе был бы вывод. Он чему-то бы учил. Стал бы полезен для здоровья, — закончил Рулон.

— Кто про что, а вшивый все про баню, — съязвила Марианна. — Совсем ты помешался на йоге. А так, хороший рассказ придумал, веселый, получше, чем у этого шизофреника. — она весело ухмыльнулась и поправила цепочку с резным кулончиком в виде сердечка у себя на шее.

Они весело болтали, надсмехаясь над всей советской литературой, которую преподавали сейчас в школе, зомбируя детей всей этой хуйней. Слабый не сможет жить в этом мире, поэтому нужна сильная литература, которая поможет сформировать сильные качества у человека.

Свежий воздух втекал в раскрытую форточку, уже пахло приближающейся зимой, и это радовало, создавая веселый настрой. Рулон глубоко вдохнул этот воздух, наполняя им все свое тело.

Затраханная литература продолжалась. Маразм крепчал. Училка закончила свою чудесную лекцию и, посмотрев в журнал, начала спрашивать Куричеву, но у той повредили слуховой аппарат, и она бессмысленно смотрела прямо на учительницу, но сидела молча. Училка разозлилась и, треснув указкой по столу, заорала.

— Куричева, встань!!!

Но та сидела и хлопала зенками, так как ничего не слышала. Не в силах выдерживать дольше такую наглость, преподавательница подошла к Куричевой и, махая у нее перед лицом руками, стала ругаться. Но та недоуменно смотрела на нее, ничего не понимая. Эта сцена выглядела на редкость комично, и весь класс покатился со смеху. Училка окончательно распсиховалась, развернувшись, стала топать ногами и изо всех сил орать на остальных, чтобы они успокоились. Она была похожа на злую собаку, попусту лающую на окружающих.

На этом еще один идиотский урок закончился веселой сценой. Каждая такая сцена являлась для Рулона уроком, из которого он делал выводы на всю оставшуюся жизнь.