Пустыня внемлет Богу - [116]

И хотя Тамиту-младшему фараон казался нормальным человеком, не лишенным обычных слабостей, он каждый раз вздрагивал при его появлении, ощущая, как в промежутке между словом фараона и бессловесностью раба вырастает такая убойная сила власти, что может ухлопать этого раба как муху. И Тамит-младший знал, какая необходима этому рабу сила выживания — существовать на уровне бессловесной скотины, копить ненависть в зобу и продолжать жить.

Но в первые же дни исхода из страны Кемет — такова суть рабского характера — вся ничтожность и мерзость оставшейся в прошлом рабской жизни видится им чуть ли не раем. И это — бесценный материал в руках такого мастера по подстрекательскому делу, как Тамит-младший.

И все же у всех завербованных им из этой массы доносчиков, работавших на него не за страх, а за совесть, здесь, в пустыне, страх ослабел, а совесть всегда была нечиста. Более того, все его, Тамита-младшего, преимущества, как, например, кошачья походка, особого рода приветливость, голос и улыбка, не предвещавшие жертве ничего хорошего, стали здесь явно помехой, могут выдать с головой, и потому приходится вести себя с невероятной осторожностью и, как говорится, на ходу приспосабливаться к обстановке. О том, чтобы приблизиться к их предводителю Моисею, не может быть и речи. Там, в Кемет, к нему не давали приблизиться люди Яхмеса, считая, что он лезет не в свои дела, а это были люди жестокие и быстрые на расправу: в два счета и с большой радостью прикончат в темном углу «вонючего хорька», как они называли всех представителей семейства Тамит, а знали они их в лицо наперечет, ибо формально семья подчинялась тому же Яхмесу.

Здесь же Тамит-младший попытался что-то сделать в этом направлении через Кораха, который был весьма нелюбимым и все же дальним родственником Моисея. Но Корах, давний доносчик, один из самых способных, пока делает вид, что не узнает своего собеседника по встречам в смердящих закоулках низины, ибо категорически было запрещено эту чернь, да еще доносящую, приводить в верхний, освященный богами город.

Цель Тамита, учитывая знание этого скопища и сеть завербованных, кажется простой: взбунтовать, разложить эту массу, довести до того, чтобы все передрались между собой, свели со свету своих предводителей, а затем и сами бы подохли без воды и еды, тем самым доказав справедливость слов повелителя о том, что это неблагодарное племя само себе выбрало смерть в пустыне. Самому Тамиту следует бежать в сторону Великого моря, в город Мегиддо, в знакомую ему явку, и привести сюда отряд колесничих, которые воочию убедятся в гибели этого племени.

После перехода через море, увидев валяющихся на берегу мертвых соотечественников и выброшенные волной колесницы, Тамит-младший совсем пал духом. Он так и не знает, спасся ли кто, что с повелителем да и самой страной Кемет, но по законам ордена осведомителей продолжает нести службу и выполнять задание, памятуя, что в любой ситуации — рухнет ли империя, возникнет ли новая власть — осведомители необходимы и насущны всегда. Правда, глаза у него начали слезиться, но он не в силах отвести взгляда от этого стоящего поодаль от лагеря столба то ли огня, то ли света. Столб этот подобен огненному оку, которое вглядывается прямо в душу, и невозможно ничего от него скрыть.

Немного укрепился духом, хотя и сам умирал от жажды, когда это скопище у горьких вод, не без помощи его, Тамита, подстрекателей, стало наступать на Моисея, но тот, явно лозоходец — таких, умеющих при помощи лозы или посоха определять, где следует копать колодец, Тамит встречал и раньше, — бросил, похоже, кору дерева в воду, и ее стало возможно пить. А в Элиме воды оказалось с избытком, двенадцать источников изливались из земель этого оазиса под сенью финиковых пальм. Все было почти вмиг обглодано.

Дальше совсем стало весело: сброд уже открыто наступал на Моисея и брата его Аарона: оторвали нас от горшков с мясом, от сытного хлеба, привели на погибель в пустыню.

Тамит совсем воспрял духом, видя, как властный Моисей неожиданно стал что-то бормотать, а Аарон — повторять его слова более ясно — о том, что, мол, мы-то ни при чем, не на нас ваш ропот, а на Бога. Вот Он, оборотитесь к Нему.

И все увидели облако.

И стеклянно звенящее безмолвие протянулось от облака в душу каждого изводящей дыхание смертной истомой, и на миг все поняли, в каком состоянии непрестанно пребывает Моисей.

И были под вечер перепела, а под утро нечто подобное соку, белеющее и твердеющее на глазах вокруг, на поверхности, и издалека, из уст в уста передающиеся слова Моисея о том, что в бытность в пустыне он ел это, по вкусу и насыщению напоминающее лепешки с медом. То ли это из кориандрового семени, то ли этот сладкий, твердеющий на глазах сок выделяют червец и тля, сосущие дерево тамариск, но это — хлеб, посланный Им, и имя хлебу этому — манна, небесная по происхождению и вкусу.

И еще был момент, когда Тамит совсем потерял чувство осторожности, видя, сколь близка цель: этот взбесившийся от жажды сброд уже собирался побить Моисея камнями, и Тамит внезапно обнаружил себя бегущим впереди всех с камнем в руке и кричащим: Бога нет!..