— Запад!
И я разворачиваю пулемёт на запад и стреляю.
— Север!
Так сподручнее. В одиночку много не навоюешь, подлетят сзади — и сожрут. Как сожрали Алапина, что был у пулемёта прежде меня. Подлетела тварюга — и перекусила пополам. Половину себе забрала, половину оставила. Кошмар ведь. Сон. И то, что это сон, я сознаю. Временами. Ведь никакого Алапина на турнире нет, Алапин играл ещё до революции.
Внизу вокруг отеля медленно двигаются танки. Числом три. Те самые, что мне показывал в пустыне шейх. Не «Тигры», не «Пантеры», поменьше. На рысь потянут, да. Жёлтенькие, под цвет пустыни. Стоят и постреливают из маленьких пушечек по зубастым гадам. Держат круговую оборону. Они, пушечки, незавидные, от моего пулемёта ушли недалеко, но пару трамваев подстрелить сумели. Те лежат, дергают лапами и хвостами, норовят подняться и сожрать неосторожных. Пресмыкающиеся, они долго умирают. И не всегда до конца.
— Восток!
Я разворачиваюсь и успеваю. Не очень большая, но очень зубастая пасть добычи не получит, нет. Я не твой.
— Небо, Небо, я — Земля-один, — донеслось из компакт-рации, — как слышите? Приём!
— Земля-один, это Небо, слышимость хорошая, — прокричал я, держа в прицеле пролетающего мимо ящера. Если мимо — пусть себе летит. Патронов мало.
— Как с боеприпасами, Небо, — спросила Земля-один, будто услышав мои мысли.
— В запасе ещё одна лента, одна лента, приём!
Земля-один — это штандартенфюрер Тарраш, тоже гроссмейстер, современник Чигорина. Я его по голосу узнал, и по дымку от сигары, что вьётся над «Рысью».
— У нас тоже небогато. Но скоро подоспеют наши, нужно держаться.
Наши — это кто? Роммель сотоварищи? С такими нашими и чужих не нужно.
Я перевел пулемёт на одиночный огонь. Мой пулемёт, мои правила.
— Юг!
Выстрел, и подбитая тварь сворачивает в сторону. Я ее не добиваю. Свои добьют, мир ящеров жесток.
— Стая! Господи, стая! С востока!
Разворачиваюсь на восток. И в самом деле, стая. Небольшие, с лебедя, но их сотни, сотни!
Стреляю. Попадаю. Меняю ленту на последнюю, опять стреляю, опять попадаю. Во сне я ужасть как меткий. Выстрелом перебиваю длинную шею, и гадкий лебедь падает вниз, где его поджидают десятки тварей наземных. Тоже небольших, с волка. Те рвут на части летающих, но большинство бежит к окнам отеля. Пытаются пролезть внутрь. Окна не забраны ни решетками, ни ставнями, частью уже и разбиты. Изнутри отстреливаются, на слух — из «наганов». Ну, я в этом уверен. Во сне.
Меркнет солнце. Не вечер, нет, просто в небе совсем уже невообразимый дракон, с «Ан-24». А у меня половина ленты уже расстреляна.
Перевожу на стрельбу очередями. Очереди короткие, как в буржуазной лавке. В цель попадаю, но непохоже, чтобы тварюгу это тревожит. Нет, наконец количество перешло в качество, и крылатый бегемот падает на землю. Падает и закрывает собой всю площадку перед отелем, и все три танка разом. Огромный же. Нет, куда больше двадцатьчетвертого Ана. И тут же мелкие динозавры ринулись рвать павшего демона.
А в танках что, в танках отсидятся. Они же в танках.
Патроны кончились. Совершенно.
— Мы уходим вниз, мы уходим вниз, — прокричал я в компакт-рацию.
И мы попытались уйти. Но гадкие лебеди ринулись дружно, разом — и стали рвать нас на части.
Хюбнер кричал, кричал громко. Я не кричал. Что проку кричать тому, кто давно мёртвый. Я лучше проснусь.
И я проснулся.
Однако! И в самом деле кто-то кричит. И даже не кто-то, а как раз Хюбнер.
Звукоизоляция в отеле неплохая, но всё-таки не идеальная.
Звуки шагов по коридору. Отпирается дверь. Крик не сразу, но прекращается.
Но стучат уже в мою дверь.
— Господин Чижик!
Ну вот, опять.
Я открыл дверь.
Господин Бадави, кто ж ещё.
— Господин Хюбнер…
— Что господин Хюбнер?
— У него нервный срыв. Он очень хочет вас видеть. Пожалуйста.
— Хочет — увидит. Я только оденусь.
Оделся, отчего ж не одеться.
Хюбнер, в домашнем халате, сидел в кресле у стола.
— Чижик, вы живы?
— Как видите.
— Точно живы?
— Совершенно точно. Можете потрогать, — и я протянул руку.
Хюбнер потрогал.
— Знаете, мне снилось… Сон был очень, очень реальным. Будто мы с вами отстреливаемся от каких-то летающих чудовищ. Здесь, в этом отеле. На крыше. А потом у нас кончились патроны. И нас съели. Сожрали живьём.
— Приснилось и приснилось. У нас в России говорят, что во сне увидеть можно черта на сосне.
— Но я чувствовал! Боль чувствовал!
— А сейчас?
— Сейчас? — он оглядел себя. — Нет, сейчас не чувствую. Но мы с вами… Я, проснувшись, был совершенно уверен, что все это на самом деле: вы, я, летающие твари. И по земле какие-то бегали. А танкисты их расстреливали из пушечек. Маленьких таких, двадцатимиллиметровых.
— Ну, видите, сон. Разве бывают такие пушки?
— Пушки-то как раз бывают… были. На «Panzerkampfwagen II». Я интересовался. Мой дядя сражался тут. В Северной Африке. Против англичан. В ту войну.
— Вот вам и отгадка. Ваш дядя сражался, и вам то сражение и приснилось, только противник принял облик чудовищ.
— А вы? Откуда взялись вы?
— Мы же играли давеча. Тоже сражение.
— Но мы были на одной стороне.
— Ну, так и партия у нас общая. Вариант Алапина…
— Точно! Мне снился Алапин, только мертвый!
— Опять же понятно, я играл против этого варианта, и победил. То есть вариант умер, по крайней мере, в этой партии.
