Пустыня - [46]

И, скромно и почтительно попрощавшись с шейхом, я вернулся в отель. Поплавал в бассейне. Он небольшой, бассейн, но в пустыне и это — великое чудо.

Поплавал, поднялся в номер. Обыкновенно перед игрой я радио не слушаю, храня сосредоточенность, но тут не удержался, опять включил «Маяк». Нет, никаких свежих вестей. Страна работает, учится и отдыхает в полной уверенности в завтрашнем дне. И я вместе со страной выхожу на вахту коммунизма. Стране нужна валюта!

Улегся на кровать и лежал недвижно до наступления нужного времени. Размышлял. Потом переоделся в свежее, спустился в ресторан, выпил стакан свежеотжатого гранатового сока и пошёл сражаться с Андерсеном.

Рядом доигрывалась партия Портиша с Хюбнером. И всё. Больше отложенных партий не было, и по такому случаю телевизионщики решили не прилетать.

Шахматы не бокс, шахматы гораздо жестче. Поражение в шахматах — это крах личности. Так считают шахматисты-капиталисты.

«Люблю тот момент, когда я ломаю человеческое эго» — эти слова Фишера растиражировала западная пресса. Не знаю, говорил ли это Фишер, западная пресса и присочинит — недорого возьмёт, но всякое можно ляпнуть. Есть, есть чувствительные натуры, которые после неудачного хода рассыпаются, после неудачной партии рассыпаются ещё больше, а после неудачного турнира прячутся под кровать всерьёз и надолго.

И что прикажете делать? Вот я человеческое эго не то, что ломать — задеть не хочу. Но играть-то нужно, играть на победу, иначе это не игра, а расшаркивание какое-то. И потому для себя я давно решил: с любым соперником играть без жалости. Никто ж его силком за шахматную доску не сажает, всё сам, всё сам. А если натура тонкая — иди в библиотекари, в токари, в строители.

Поэтому я на время забыл обо всем, и погрузился в игру.

Новинками я соперников обычно не балую, играю строго, стараясь сначала получить позиционное преимущество, затем его, преимущество, развить, и, обеспечив достаточное превосходство на конкретном участке шахматного фронта, идти на решающий штурм. Иногда на это требуется тридцать ходов, иногда пятьдесят, а иногда не получается вовсе. Потому что противник тоже не лыком шит — роет окопы, минирует подступы, расставляет противотанковые надолбы. Ведь сил-то у нас поровну!

Но есть и другой способ, суворовский. Удивил — победил! Поставить соперника в положение, когда существует лишь один правильный ход (а такой ход поначалу всегда есть!), и пусть найдет его за доской. Найдёт — молодец, не найдёт — что ж, пусть на себя и пеняет. Потом, после партии, без нервов, без лимитов времени он — или кто-то ещё — найдёт возражение и обезвредит дебютную новинку, но это будет потом. А потом можно будет создать еще одну новинку, а потом еще и еще — как это делал Михаил Моисеевич Ботвинник. Сейчас он в турнирах не играет, а жаль, очень жаль. Но за первое место он, видно, бороться уже не может, а за двадцать первое — не хочет.

Так вот, новинки свои обычно берегут до встреч особой важности. Но этот турнир весь — особой важности. По сути он неофициальный чемпионат мира, и победитель будет турнирным чемпионом, пусть и некоронованным, но с миллионом.

И я не пожалел новинку. Выстрелил. И попал. После двадцати минут раздумья Андерсен сделал ход. Из общих соображений ход этот казался верным, но только казался. Через семь ходов он встал перед выбором — потерять слона или попасть под матовую атаку. Он еще задумался на полчаса, и — сдался. Решил не мучаться. Полностью не восстановился после солнечного удара, факт. Что ж, его выбор.

Значит, я — в тройке лидеров. Что и требуется показать всему миру.

И я пошел в комнату связи. Есть такая в отеле. Теоретически отсюда можно позвонить в Москву. Или в Стокгольм. Или в Париж. Но во-первых, на такие звонки строгий лимит, иначе все бы тут только и паслись. Нет, один звонок в три дня, десять минут. А во-вторых, с Парижем связь есть, а вот с Москвой — не всегда. Точнее, ни разу не было связи. Уж не знаю, почему. Занят канал, говорят телефонисты. Возможно, да: звонят те специалисты, которые прибыли сюда до меня, вместе со мной и после меня. Полковники, генералы, штатские советники. У них, полагаю, и свои каналы есть, радиостанции там или что. А, может, и нет. Может, им запрещено иметь здесь автономные средства связи. Или, во всяком случае, ограничены в них. И потому весь канал занимает Триполи, Бенгази, а мне — ничего не остается. И я не могу поговорить со своими. Что печально. С другой стороны, я даю о себе знать игрой. Выигрываю — значит, полный порядок. А как дела у них — всё равно ведь не скажут ничего, кроме «жизнь хорошеет день ото дня»

Но я попробовал, потребовал Москву.

— Канал занят! — ответил телефонист. Тут телефонисты мужчины. Не исключаю, даже в форме, по телефону не видно.

Тогда я связался с Веной, и надиктовал небольшой обзор Вилли Шмидту, спортивному обозревателю «Фольксштимме». Пусть, пусть у них будет то, чего нет у многих — репортаж о Турнире Мира. От собственного корреспондента, да. Если что — это и в самом деле так, у меня есть журналистское удостоверение газеты наших австрийских друзей. Вдруг и пригодится.