Пустота - [23]

— Сука… — воскликнул он и, достав из кармана раскладной нож-бабочку, приставил его к моему горлу.

— Ещё слово, и я тебя прирежу, шутник, — покраснев, как помидор, промолвил он серьёзно, точно действительно намеревался меня убить.

Его глаза порозовели, вены выступили на лбу. Его рука чуть подрагивала. Но вся эта картина из романов Достоевского только насмешила меня.

— Успокойся, чувак, — сказал ему я, — будешь убивать меня из-за того, что как-то не так назвал твою тёлку?

— Да заткнись ты уже! — рявкнул он, сорвав голос. — Или я сейчас реально воткну тебе нож в горло.

— Окей, втыкай, — согласился я. — Только тебе же хуже. Я сдохну, мне всё равно, я всяко уже практически мёртв… Так что я даже не умру в полном смысле этого слова. А вот ты себя закопаешь. Сядешь в тюрьму за дебильное убийство в туалете, потеряешь свою мисс факультета, на которую дрочит половина универа, потеряешь родителей, тачку, даже товарища-псевдопоэта Артура, которому друг-убийца явно испортит репутацию. Так что убив меня, ты убиваешь только себя и никого больше…

— У тебя всё нормально с головой? — чуть успокоившись, сказал он.

— Не знаю, — пожал я плечами. — Но всяко лучше, чем у тебя. Ты же сейчас стоишь с ножом, а не я.

Вдруг из кабинки, наконец, выскочила одетая и приведшая себя в порядок Алина.

— Что ты делаешь, Вить?! — воскликнула она. — А ну отпусти его. И нож свой тоже убери. Вздумал тут в игрушки играть. Ты совсем дебил что ли? А если это люди увидят? Ты проблем хочешь?

Витя отпустил меня и мигом спрятал нож в карман. Лицо его сделалось виноватым. Он вёл себя словно ребёнок, которого мама забирает из песочницы, ругая за конфликт с другим мальчиком.

— Этот мудила назвал тебя тёлкой! — пытался оправдаться Витя.

— И что?! — воскликнула Алина. — Хер с ним.

Алина вышла, а Витя, на секунду задержавшись у двери, злобно произнёс напоследок:

— Ты мне весь секс, обломал, придурок. Я её на такой экстрим в туалете полгода уламывал, а ты пришёл и всё похерил, так ещё и тёлку мою обозвал. Ещё увидимся — я всеку тебе, так что жди, мразь, я…

— Погоди, — перебил его я, — если я не ошибаюсь, ты сказал «тёлка»?

— Да иди ты, — выплюнул он и, громко стукнув дверью, вышел из туалета.

Я встал, поправил одежду, которая ничуть не замаралась, и пошёл в кабинку. В ту самую, где они трахались… Я не знаю, что повело меня туда. Наверное, я думал, что там ещё сохранились следы их совокупления, что там ещё остался запах голой девушки, которого я никогда не ощущал.

Но запаха не было. Пахло обычными женскими духами. В мусорке лежал презерватив, который достали, но так и не успели воспользоваться. На полу не было больше ничего. На стене висела надпись «Ногами на унитазы не вставать». Я никогда и не вставал ногами на унитазы, но сейчас, после этого случая, из которого я вышел победителем и даже не получил синяк под глазом, я решил почувствовать себя царём горы, и встал на свой пьедестал. Сначала я смотрел вниз, на водичку, которая медленно окрашивалась в жёлтый цвет, но затем решил стрелять вслепую и посмотрел, что за мусор валяется за унитазом. Там было чисто — видимо, туалет мыли ежедневно. Однако приглядевшись, я заметил, что за туалетом лежало что-то блестящее. Закончив свои дела, я слез с унитаза, нагнулся и достал эту вещь. Ей оказалась обыкновенная женская заколка с цветочками и маленькой, едва различимой надписью: «дочке от папы».

«Может, эта заколка принадлежит Алине, — подумал я, — а может, она валяется тут давно. Хотя если за туалетом так чисто, значит её бы убрали раньше».

Я ополоснул заколку под краном, вытер её бумажными полотенцами и положил себе в портфель. У меня была мысль прямо сейчас подойти к Алине и спросить, не её ли это заколка, но после произошедшей всего несколько минут назад стычки, разговаривать с ней было как-то неловко.

Я решил пока оставить заколку у себя, а потом через кого-нибудь передать её Алине. Много моих одногруппниц знало её лично, так что проблем с этим возникнуть не должно было.

Затем я помыл руки и вышел из туалета. Артур Клык, надрываясь, читал стихи Сергея Есенина. Юноша был красным, как клубничное варенье (и таким же сладким), кричал на весь зал строчки мейнстримной и заетой до дыр поэмы «Письмо к женщине», которую наизусть знала каждая сидящая в зале девочка из-за «фееричного прочтения» актёра Сергея Безрукова.

Девочки плакали, представляли себя этой самой женщиной из поэмы… Любая из их в этот миг думала, что каждое слово, произнесённое со сцены «новым Есениным», то есть гениальным и харизматичным Артуром Клыком, обращено именно к ней, и ни к кому больше.

Алиса тоже слушала Клыка, не спуская улыбки с красивого, довольного лица.

Я вернулся и присел за столик, но она даже не обратила на меня внимания и продолжила восхищённо смотреть на сцену. Когда Клык закончил свою наигранную истерику, перевозбуждённые, истекающие слезами (и не только) девчонки вскочили со своих мест и принялись хлопать что есть сил.

— Артур! Артур! Артур! Артур! — закричали они хором.

Некоторые визжали и даже свистели.

Клыку, словно народному артисту России, полетели на сцену цветы, он поклонился несколько раз, поцеловал в щёчку какую-то поклонницу, поднёсшую ему букет, и, переждав овации и поиграв на публику, продолжил своё выступление. Как только все уселись и действие немного успокоилась, Алиса заметила, что я вернулся и сижу вместе с ней за столом.