Пустота - [21]

Она полагала, что без перемен нет денег и нет перемен без денег. Марни ткнула пальцем в холодильник, где Анна хранила, сроком от четырнадцати дней до трех недель, небольшие недоеденные порции: половину сваренной картофелины сорта «мэрис бёрд», пару десертных ложек консервного горошка в соусе.

– А что в том жутком свертке?

– Это просто сыр, дорогая. Не корчи такие гримасы. Я его за название купила. Потом забыла, правда. Что-то вроде «Сто ярдов». Это сыр. Я его в деревенской сырной лавке купила.

Поев, они распили бутылку вина. Марни включила телевизор и стала бездумно переключать каналы, выхватив фрагмент реалити-шоу, где людям предлагалось записаться в очередь за вещами, которых они не могли себе позволить; пятнадцатый сезон «Тает лед!»; наконец нетерпеливо вперилась во вторую половину документального фильма, где прослеживали медленный упадок великих китайских рабочих городов 2010-х. Анна помнила, как в первые годы века картинки Детройта и Припяти обрели популярность: тогда упадок и разворот тенденций – быстрые или медленные, экономические или катастрофические – казались временными, аномальными и даже немного захватывающими. Длинные полосы света падают через заваленные мусором пространства заводских зданий, откуда уже вычистили все ценное, от дверей до труб отопления; дымно-пастельные рассветы над заброшенными передовыми жилыми районами, где наркоши терпеливо ждут утренней дозы; заросшие сорняками развязки, движение на которых прекратилось меньше десятка лет назад; выцветшие трудноинтерпретируемые граффити: сновидческие образы упадка ее убаюкивали.

– В беседке, – внезапно сказала Марни, – я заметила какое-то движение.

– Ох уж этот Джеймс, – посетовала Анна.

– Не думаю, что это был он. Я его не видела с тех пор, как приехала. Если тебе скучно, Анна, давай вместе посмотрим старое кино, как ты любишь.

Анну передернуло.

– Нет, спасибо, дорогая, – отказалась она.

Ей подумалось, что стоило бы поискать кота и лечь спать. Сегодня на ее долю много выпало. У нее не шел из головы тот мальчишка с книжкой, мерещилось, что он крадется вокруг ее собственного дома, и еще одно… В тот день, ожидая рейса из Каршолтона назад в центр Лондона, она попала под дождь с ясного неба и забилась под навес на перроне, но тут же на другой путь подкатил поезд с Ватерлоо, и голос станционного диктора возвестил всем пассажирам:

– Станция Каршолтон. Станция Каршолтон.

Вскоре поезд отбыл, выгрузив полдесятка человек, и в том числе старика из кафе у норбитонского вокзала.

Вид у него был дезориентированный. Остальные пассажиры уже давно разошлись, а он все стоял, дрожа, посредине перрона, растерянно оглядывался и дергал отвисшей нижней губой. Послеобеденный свет бросал зайчики на его лысую голову. Он расстегнул дождевик. В одной узловатой от вздувшихся вен руке старик сжимал палку, в другой – мокрый коричневый бумажный пакет. Он то и дело выставлял пакет перед собой в пустоту, словно ожидая, что кто-нибудь его примет. В конце концов подошли двое и взялись ему помогать. Он заспорил было с ними, но потом узнал. Пока двое сопровождали старика прочь с перрона, Анна юркнула через помещение билетной кассы наружу. Она не могла бы объяснить зачем. На парковке перед станцией стоял одинокий мини-кеб: спустя пять минут железнодорожники выпроводили старика, уже без бумажного пакета, из здания вокзала и вежливо, но настойчиво затолкали на заднее сиденье. Минуту-другую ничего не происходило. Старик смотрел на дождь, опустив стекло.

– Ну как, – сочла необходимым поинтересоваться Анна, – отыскали в мире что-нибудь реальное?

Он метнул на нее тревожный холодный взгляд и снова поднял стекло. Водитель обернулся было заговорить с ним, но старик, кажется, не ответил. Кеб снялся с места, повернул направо, на Норт-стрит, и вскоре застрял в пробке, а когда та рассосалась, исчез в направлении Гроув-парка[17]. Анне представилось, как одинокий старик на заднем сиденье глядит из стороны в сторону, прислушивается к стуку собственной крови в ушах, а машина едет между Каршолтонскими прудами. Она задумалась, куда направился старик. Она представила его обитателем дома вроде того, какой повидала в этот день. Она вообразила, как старик встречает там мальчишку с дурацкой прической, и хотя картинка получилась нелепая, образ превосходно укладывался в ее представление о Каршолтоне. Спустя пару минут диктор снова призвал всех к вниманию:

– Станция Каршолтон. Станция Каршолтон.

Гладкий, но полный редкого самодовольства выговор, как у радиоведущего 1940-х, когда эта среда вещания была новой и модной. Анна пыталась объяснить Марни, что голос звучал, словно на пробах для совместного фильма Пауэлла и Прессбургера. Но Марни в жизни не интересовалась творчеством Пауэлла и Прессбургера, так что ее это не проняло.

– А можно это выключить, дорогая? – попросила уязвленная Анна. – Депрессивный какой-то сюжет.

Вас вызывает Англия, так и ожидала она услышать от диктора. Англия зовет вас, кричит через ненастную ночь и помехи. Англия умоляет с отчаянным, хотя и почти неощутимым акцентом на последних двух звуках слова «there»: