Пусть всегда светит солнце - [8]

2

Шаман возвращался домой усталый и злой. Узнав, что на дальнем чайлаге у Иргита заболел ребенок, он поехал туда с надеждой чем-нибудь поживиться. И опоздал. У больного уже побывала фельдшер Тамара Круглова. Правда, Иргит накормил шамана, но дать что-либо в жертву духам гор и тайги отказался:

— Незачем им приносить жертву. Русская эмчи[3] и без их помощи вылечит дочь.

Самба попытался было припугнуть чабана, но Иргит только рассмеялся:

— Старые у тебя стали духи, ленивые, ими теперь только детей несмышленых пугать.

— Рушится жизнь, — ворчал шаман, возвращаясь в свою юрту. Его злило, что какой-то русской девчонке больше веры, чем ему, знаменитому шаману Самбе, у которого не только отец, но и дед, и прадед были великими шаманами.

Топот копыт заставил Самбу поднять голову. В стороне проехали двое пограничников.

«Кого-то ищут, — подумал шаман. — Просто так высоко в горы они не забираются. Что-то произошло».

Но останавливаться Самба не стал, а постарался скрыться незамеченным. Он не любил встречаться с людьми, облеченными властью. Ускорив шаг, шаман все дальше и дальше удалялся в горы, где в полном одиночестве, прижавшись к крутой скале, стояла его юрта. Чайлагов, пригодных для скота, поблизости не было, да и зверь здесь не водился. Так что ни чабаны, ни охотники не забирались в эти края, и шаман мог не опасаться любопытных глаз или неожиданной встречи. Здесь он поселился давно, после того как Кара-бай, спасаясь от правосудия, бежал за границу.

К своей юрте Самба добрался уже к вечеру, когда сумерки опустились на горы. Сняв с коня узду и седло, шаман пустил его пастись, а сам вошел в юрту. Кряхтя, он опустился на колени перед очагом, высек огонь и разжег костер. Достав трубку, неторопливо раскурил ее и вдруг увидел человека, сидевшего на кошме по другую сторону очага. Свет костра позволял разглядеть его. Это был невысокий, но крепко сложенный мужчина, одетый в ватный халат и сапоги, сшитые из сыромятной кожи. На первый взгляд его одежда ничем не отличалась от одежды любого тувинца. Заставляло задуматься лишь то, что очень уж она была старая и рваная. Так давно не одевался ни один тувинец.

— Кара-бай?! — с ужасом произнес Самба.

— Он самый, — скрипуче рассмеялся мужчина. — А ты надеялся, что я уже сдох? Нет, у меня слишком много счетов еще здесь, на этой земле. Ну, что же ты не принимаешь гостя иль не рад мне?

Что ты, что ты! — заторопился Самба, доставая свои нехитрые припасы. — Плохо жить стало, ой плохо, — пожаловался он, глядя, как Кара-бай жадно набросился на еду. — Проклятая русская эмчи, как кость, поперек встала.

— А ты бы ее… — Кара-бай выразительно чиркнул себя пальцем по горлу.

— Как можно, как можно! — испуганно замахал руками шаман. — И так уж местные власти на меня косятся.

— Трусишь, — зло сказал Карай-бай, — ну тогда и не ной.

В юрте наступила тишина. Только потрескивали дрова в костре да слышалось чавканье Кара-бая.

— Так это, значит, тебя ищут пограничники? — спросил Самба.

— Где? — вскочил Кара-бай и быстро сунул руку за отворот халата.

— На Шинтанском перевале, когда ехал домой, — сказал шаман, — я видел двух пограничников.

— А-а-а, — успокоился Кара-бай и опять уселся около очага. — Там пусть ищут.

Кара-бай отложил в сторону пустую пиалу и достал трубку.

— Слушай, Самба, — сказал он, — завтра утром ты поедешь в аул, разыщешь там Даву. Он мне нужен. Только, смотри, никому не проболтайся, что я у тебя. А то… — Кара-бай достал из-за отворота халата маузер и многозначительно подбросил его на ладони. — А вот это спрячь, — протянул он шаману стеклянные ампулы. — Да осторожнее — это сибирская язва.

Самба согласно закивал головой.

— А теперь посоветуй, где мне лучше переждать несколько дней, пока ты разыщешь Даву и пока пограничники успокоятся. У тебя в юрте оставаться опасно.

— Не беспокойся, — усмехнулся шаман. Он подошел к стене юрты и открыл ловко замаскированную дверцу. — Вот сюда в случае чего уйдешь. Здесь пещера. Юрта стоит вплотную к скале, снаружи ничего не видно.

3

Харакпен обрадовался внуку, засуетился, захлопотал. Вскоре яркие языки пламени весело заплясали на куче хвороста, закипела вода в котелке. Кулар ножом отрезал от плитки зеленого прессованного чая и бросил в кипяток. Подождав немного, снял с огня котелок, поставил на землю, плотно прикрыл крышкой и накинул сверху ватную телогрейку.

— Пусть потомится, — сказал он.

Харакпен одобрительно кивнул головой. Он сидел, прислонившись спиной к юрте, курил трубку и смотрел, как на вертело жарятся куски мяса.

Где-то далеко в горах зашумел, загрохотал обвал.

— Танды-эзи, хозяин высоких гор балуется, — сказал Кулар.

Харакпен чуть заметно усмехнулся:

— Гроза в горах, дожди идут.

— Слушай, Харакпен, — пододвинулся к нему Кулар. — А ты видел когда-нибудь Танды-эзи?

— Танды-эзи не видел, а вот Кижи-бюрюса видеть приходилось.

— Кижи-бюрюса? Человека-обезьяну? — с любопытством спросил Кулар. — Расскажи, Харакпен, какой он из себя.

— Какой из себя? — переспросил Харакпен. — Что-то среднее между человеком и обезьяной. Говорят, что раньше он был человеком и жил среди людей. Но плохим он был человеком — хитрым, жадным. Как-то в племени, где жил Кижи-бюрюс, охотников долго преследовала неудача. Окончились уже последние запасы мяса, люди начали голодать. И тут они узнали, что Кижи-бюрюсу повезло: в тайге он свалил сохатого. Обрадовались люди — теперь конец голоду. Но Кижи-бюрюс и не подумал поделиться мясом с другими. «Мне самому мало, — заявил он, — пусть охотники не ленятся и идут в тайгу добывать зверя». А наутро, проснувшись, сытый и довольный Кижи-бюрюс увидел, что он остался один. Люди его племени перекочевали в другое место. С тех пор так и повелось — куда бы Кижи-бюрюс ни приезжал, люди сторонились его, никто не хотел жить с ним рядом, потому что он нарушил извечный закон охотников. Кижи-бюрюс одичал и стал мстить людям. Беда охотнику с ним в тайге повстречаться — убьет и съест.