Пусть умрёт - [176]

      А теперь несколько слов о Синистере.

      Фил женился. Казалось бы неисправимый холостяк – он до конца не верил, что вообще когда-либо решится совершить столь безумный шаг, и, если бы кто-нибудь из его друзей предрек ему  такой поворот в личной жизни, он бы поднял наивнягу на смех.

      Но любовь – весьма загадочная материя. Несмотря на впечатляющий технологический прорыв последнего столетия, людям так и не удалось досконально разобраться в элементарном, на первый взгляд, вопросе: кто тот мастер, который прядёт ее волшебную ткань и где находится его мастерская?

      Единственное, что удалось выяснить наверняка, это то, что любовь безрассудна, безжалостна и, самое главное, внезапна.

       «Никто не застрахован от подобных глупостей», – только и нашелся Фил что сказать друзьям в свое оправдание сразу же после состоявшейся церемонии бракосочетания в Нью-Джерси.

      Слава богу, новоиспеченная миссис Синистер с пониманием относилась к шуткам, иначе ее мужу было бы несдобровать: Клэр – так звали невесту – имела черный пояс по каратэ.

      На этот раз она согласилась обойтись полумерами: первым актом супружеского общежития стал ультиматум, за которым последовала безоговорочная капитуляция (кстати, того же настойчиво, но безрезультатно, добивался ближайший друг жениха Алекс Максимов). Мы имеем в виду сбривание знаменитой Филовой бороды. Усы Фил сбрил сам, без принуждения, поскольку считал, что по отдельности эти два элемента мужского экстерьера существовать не имеют права.

       «Или всё или ничего!» – прокомментировал свой поступок супруг, когда молодая жена убеждала его в своей толерантности к усам.

      Примерно через полгода после потрясшей публику по обе стороны океана серии совместных с русскими репортажей на известную тему совет директоров утвердил Фила в должности главного редактора газеты – той самой, которой он не изменил ни разу в течение всей своей журналистской карьеры.

      На церемонии передачи власти мистер Ставински сообщил сотрудникам о главном заблуждении своей жизни – еще лет десять назад он обещал умереть на своем рабочем месте. «Но теперь, по прошествии многих лет, – сказал он, –  до меня дошла одна простая истина». Какая, впрочем, он уточнять не стал, поэтому каждый понял его шараду по-своему. В своей речи хозяин издания произнес много теплых слов в адрес нового редактора и попросил всех сотрудников любить его.

      Последнее было излишним, так как только человек, заслуживающий самого строгого порицания, мог относиться к Филу плохо.

      И наконец, мой терпеливый читатель...

      Миновало несколько месяцев. Стоял июль. Последний раз похожая жара была давно – кажется, в девяносто шестом.

      Они бродили по Риму, как по старой квартире, из которой никто и никогда не брал на себя труд вышвыривать ненужный хлам. Со временем хлама накопилось много. К нему все привыкли, сроднились, разгребали его, проделывали в нем ходы, приспосабливали для новых надобностей, чинили, подкрашивали, подновляли, а порой использовали как своеобразный фундамент для новых прихотей до тех пор, пока не стали воспринимать его, как некую естественную и неотъемлемую составляющую часть окружающего мира, без которой невозможно было представить жизнь.

      На Палатине они подолгу задерживались у полуразрушенных стен дворцов, остатков акведуков, прикасались руками к древним камням, как будто надеясь, что руины вот-вот нарушат обет молчания и выдадут им тайны, свидетелями коих они были на протяжении своей бесконечной жизни. Порой им казалось, что они чувствуют тепло рук мастера, их далекого предка, обтесавшего эти камни, и пламень пожаров, многократно уничтожавших город, но так и не сумевших его победить, потому что всякий раз он вновь и вновь вырастал на пепелище. Полторы тысячи лет назад город превратился в заброшенную деревушку с ветшающими домами, обрушившимися храмами, сожженными стадионами и театрами, разграбленными базиликами и цирками.

      Варвары, эти будущие повелители мира, не щадили ничего... Но возродился волею судеб, оправдал свое прозвание – Вечный.

      Город был такой, какого нигде в мире не было и, наверно, уже никогда не будет. Единственный в своем роде. Неповторимый. Чтобы его повторить, нужно еще три тысячи лет.

      Потом опять вернулись к Колизею. Еще часа два бродили по нему, переходя с яруса на ярус, стараясь представить, как это было, присаживались на каменные ступени, подолгу рассматривая арену, вернее то, что от нее осталось. Потом долго изучали императорскую ложу.

      Он принципиально не хотел присоединяться ни к одному из многочисленных косяков туристов, в том числе и русских. Она понимала и не обижалась, ведь эта встреча была для него глубоко интимной. И потому ни о чем не расспрашивала, старалась вообще не мешать. 

      Вышли на улицу ближе к пяти вечера.

      С восточной стороны, на Пьяцца дель Колоссео, решив перекусить, заглянули в крошечную тратторию «Хостария аль Гладиаторе». Со стороны площади был солнцепек, но, к счастью, за углом, в устье улочки Виа дей Санти Куатро, втекающей в площадь, было выставлено несколько столиков. На противоположной стороне улицы стояли мусорные контейнеры, но, подражая горожанам, они не обращали внимание на такой пустяк, тем более, что она отказалась идти дальше, пообещав умереть, не сходя с места, если он заставит ее сделать еще хоть шаг. К тому же место было неплохое: главное, здесь была тень и шикарный вид на амфитеатр – как раз в том месте, где обвалившуюся во время землетрясения полтысячи лет тому назад стену подпирал вертикальный клин новой кладки.