Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников - [159]

Из Эрзерума Пушкин уехал обратно. Помню, как, сев на коня, с последним рукопожатием, он сказал мне: «До свидания в Петербурге». Но увы, этому свиданию не суждено было состояться: я не попал в Петербург до его смерти.

По временам я имел о нём кое-какие сведения из писем ко мне его брата. Потом, по приезде ко мне Льва Сергеевича, я узнал подробно о его новом житье-бытье. Все сведения, по внешности, были благоприятны; но я был как-то ими недоволен: мне всё казалось, что при дворе и в пустой среде большого света поэту было не место. Раз я даже высказал Льву мою мысль о том, что красавицы в большом свете опасные спутницы в жизни. Тот обиделся за свою невестку. Катастрофа не замедлила дать нам свой положительный ответ.

Скажу в заключение.

Долго мы довольствовались только внешнею прелестью стихов Пушкина. Но так всегда бывает с великими художниками; их произведения, прежде всего, действуют на наше чувство, оставляя мысль, так сказать, в стороне. Для изучения же внутреннего мира их созданий наступает очередь лишь тогда, когда мы насладились досыта их внешнею красотою. Мы и теперь ещё не понимаем Пушкина вполне, до сих пор ещё находимся под обаянием более формы, чем содержания. Но переход уже наступает, и мы начинаем пытливо вдумываться в это содержание.

Мы привыкли смотреть на себя, как на нечто второстепенное в умственной сфере европейских народов и, потому, может казаться странным утверждение Ф. М. Достоевского, что гений Пушкина охватывал более широкий горизонт, чем самые крупные западные поэты (за исключением одного Шекспира, прибавлю я). Однако ж это совершенно верно: в творениях нашего поэта заключается тайник, где много ещё поколений будут открывать ответы на вопросы жизни, не только нашей русской, но и общечеловеческой. Пушкин, конечно, высказал, по гениальному чутью, многое, в глубину чего он сам ещё не прозревал отчётливо. Перечитывая иногда его сочинения, я каждый почти раз встречаю места, в смысле которых нахожу пророческие откровения. Ни в ком ещё русский народный ключ не бил такою обильною струёй, как в Пушкине, никто ещё другой не заглядывал так глубоко в русскую душу и не передавал так верно того, что заставляет сильнее биться наше сердце. Каждый находил и находит у него своему дорогому чувству или своей любимой мысли самое внятное, самое усладительное, самое гармоническое выражение. Вот почему его так все и любили и будут любить, пока не порвутся в нас струны своенародных ощущений. Вот почему он и народный наш поэт по преимуществу.

Как я сказал в начале, в памяти моей многое изгладилось совершенно, многое осталось неясным, и я передаю только то, в верности чего сам уверен. Но и этот скудный венок кладу с благоговением к подножию его памятника, благодаря судьбу, давшую мне возможность знать его лично и украшать мои старческие воспоминания как бы живым созерцанием великого человека.

В. A. Нащокина Рассказы о Пушкине [501]

1

Познакомилась я с Пушкиным в Москве, в доме отца моего, А. Нарского. Это было в 1834 году, когда я была объявлена невестой Павла Войновича Нащокина, впоследствии моего мужа. Привёз его к нам в дом мой жених.

Конечно, я раньше слышала о Пушкине, любила его дивные творения, знала, что он дружен с моим женихом, и заранее волновалась и радовалась предстоящему знакомству с ним.

И вот приехал Пушкин с Павлом Войновичем. Волнение моё достигло высшего предела. Своей наружностью и простыми манерами, в которых, однако, сказывался прирождённый барин, Пушкин сразу расположил меня в свою пользу. Нескольких минут разговора с ним было достаточно, чтобы робость и волнение мои исчезли. Я видела перед собой не великого поэта Пушкина, о котором говорила тогда вся мыслящая Россия, а простого, милого, доброго знакомого.

Пушкин был не высок ростом, шатен, с сильно вьющимися волосами, с голубыми глазами необыкновенной привлекательности. Я видела много его портретов, но с грустью должна сознаться, что ни один из них не передал и сотой доли духовной красоты его облика, — особенно его удивительных глаз.

Это были особые, поэтические задушевные глаза, в которых отражалась вся бездна дум и ощущений, переживаемых душою великого поэта. Других таких глаз я во всю мою долгую жизнь ни у кого не видела.

Говорил он скоро, острил всегда удачно, был необыкновенно подвижен, весел, смеялся заразительно и громко, показывая два ряда ровных зубов, с которыми белизной могли равняться только перлы. На пальцах он отращивал предлинные ногти.

В первое посещение Пушкин довольно долго просидел у нас и почти всё время говорил со мной одной. Когда он уходил, мой жених, с улыбкой кивая на меня, спросил его:

— Ну что, позволяешь на ней жениться?

— Не позволяю, а приказываю! — ответил Пушкин.

В объяснение вопроса Нащокина и ответа Пушкина я должна сказать следующее: дружба между поэтом и моим покойным мужем была настолько тесная, что в молодости, будучи оба холостыми, они жили в Москве несколько лет на одной квартире и во всех важных вопросах жизни всегда советовались друг с другом. Так, когда Пушкин задумал жениться на Н. Н. Гончаровой, то спросил Нащокина: что он думает о его выборе? Тот посоветовал жениться. Когда, несколько лет спустя, Нащокину предстояло сделать то же, он привёз своего друга в дом моего отца, чтобы поэт познакомился со мной и высказал своё мнение.