Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - [35]
Упоминание о кинжале, спрятанном «под блеском праздничных одежд», отсылает нас к обстоятельствам заговора, который был осуществлен в торжественный день выхода Цезаря в Сенат[269]. Несколько раз Пушкин упоминает о том, что «дремлет меч закона», «главой поник закон». И этому есть параллели у Плутарха: накануне убийства Брут ответил людям, недовольным его судом: «Цезарь не мешает мне судить согласно законам — и не помешает»[270]. Именно любовь к Закону (Пушкин здесь следует за Плутархом) заставляет Брута решиться на убийство Цезаря, которое описано буквально в трех строчках: «Но Брут восстал вольнолюбивый: / Ты Кесаря сразил — и мертв объемлет он / Помпея мрамор горделивый» (II, 173); из них две — отсылка к совершенно конкретной детали исторического убийства: Цезарь был убит перед статуей своего давнего политического противника Помпея («Помпея мрамор горделивый» — у Пушкина). Плутарх по этому поводу отметил: «Могло показаться, что какое-то божество приведет сюда Цезаря, чтобы отомстить ему за Помпея»[271]. Это обстоятельство попало и в драму Шекспира, где Антоний говорит, что Цезарь, увидев Брута среди заговорщиков, «закрыл ‹…› лицо свое тогою, и к подножию Помпеевой статуи, с которой во все время кровь текла, пал великий Цезарь»[272].
Композиция «Кинжала» такова, что его первые строфы являются своеобразным обобщением всех выдающихся тираноубийств, а «затем следуют конкретные примеры»[273]. Противоречие между конкретным характером исторических деталей, приведенных Пушкиным, и широкой их проекцией в будущее снимается за счет того, что каждое последующее тираноубийство осмысляется поэтом как своеобразная реализация общего прототипа, которым является убийство Брутом Цезаря; поэтому в отобранных Пушкиным примерах тираноубийств после Брута должны были быть черты, особенно явно роднящие их с убийством Цезаря.
Конечно, отбирая исторические примеры для своего стихотворения, Пушкин руководствовался единством исторических ситуаций в Риме накануне империи, во Франции во время террора и в современной поэту Германии, «где дремлет меч закона».
И все-таки главное место в стихотворении занимают образы самих тираноубийц, образующие тот смысловой пласт стихотворения, который может быть адекватно осмыслен только с учетом контекстов, где употреблялись их имена. Этот контекст и поможет, во-первых, выявить черты характера Брута, значимые для Ш. Корде и К. Занда, и во-вторых, исходя из черт этого внутреннего родства, можно прояснить принцип, руководствуясь которым Пушкин отобрал героев для своего стихотворения.
Еще на заре изучения «Кинжала» В. Д. Спасович показал зависимость стихотворения от «Оды Шарлотте Корде» А. Шенье[274]. В 1820 году Ламартин воспел Ш. Корде, назвав ее «ангелом убийства»; правда, доказать знакомство Пушкина с Ламартином в канун работы над стихотворением представляется не только невозможным, но и вряд ли обязательным, так как «Ода Шарлотте Корде» Шенье достаточно ясно показывает особенности восприятия этого образа и Ламартин не вносит в него ничего нового.
Свое убийство Корде совершила в июле 1793 года, когда интерес к античной культуре вообще и к Плутарху в частности достигал своего пика как среди якобинцев, так и среди их политических противников — жирондистов, из которых вышла Корде[275]. Вожди жирондистов Верньо, Бриссо и мадам Ролан называли себя соответственно Цицероном, Брутом и молодым Катоном[276]. Об увлечении Ш. Корде Плутархом и о том, что «Жизнеописание Брута» она читала накануне убийства, свидетельствуют биографы «девы Эвмениды»[277]. Своему другу Ж. М. Барбару Ш. Корде писала из тюрьмы накануне казни о том, что «предвкушает встречу с Брутом на Елисейских полях»[278].
О культе Античности, существовавшем во время Французской революции, особенно в период якобинской диктатуры, было хорошо известно в России, более того, это стало общим местом восприятия эпохи Террора настолько, что О. Сомов в сатире «Греки и римляне» описал Францию этого периода следующим образом:
Тираноубийство было сознательно ориентировано Ш. Корде на убийство Цезаря Брутом. Особое значение при этом получил подчеркнутый отказ от каких-либо выгод вплоть до самоубийства после самого преступления. Так, убив Марата, Ш. Корде не пыталась бежать с места преступления, спокойно отдалась в руки правосудия и на суде хладнокровно изложила мотивы, по которым она совершила убийство. По ее признанию, окончательное решение пришло к ней тогда, когда в газете Марата «L’Ami du peuple» она прочла о том, что для окончательного торжества революции необходимо еще двести тысяч жизней.
Лидер жирондистов Верньо сказал по поводу ее смерти: «Она погубила нас, но научила умирать». Немалую роль в восприятии личности Ш. Кордэ сыграли исключительная цельность и нравственная чистота ее натуры, подчеркиваемая всеми биографами «девы Эвмениды»
