Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - [25]
В публикуемых в новом академическом ПСС комментариях к стихотворению «Орлов с Истоминой в постеле…» В. Э. Вацуро также пришел к выводу о том, что адресатом эпиграммы был не Алексей, а Михаил Орлов. Однако ход доказательств исследователя отличается от того, который изложен в настоящей главе. Так, время написания стихотворения Вацуро переносит с 1817 года на 1818-й на том основании, что до конца 1817 года Е. И. Истомина жила «совершенно по-супружески» с В. В. Шереметевым и, следовательно, по мысли ученого, близость между ней и кем-либо из братьев Орловых возникнуть не могла[198].
Нам представляется, что нет никаких оснований утверждать (и на этом основании передатировать эпиграмму), что между Истоминой и Михаилом Орловым на самом деле имела место любовная связь, так или иначе затронутая в пушкинском стихотворении. Истомина упоминается здесь как пример женщины нестрогого поведения, поэтому в тексте эпиграммы она называется не своим именем Евдокия (Авдотья), а собирательным именем жриц любви, Лаисой. Никаких свидетельств об отношениях Истоминой с кем-либо из братьев Орловых в 1817 году или позже не существует. Что же касается взаимоотношений Истоминой с Шереметевым, то они не были настолько супружескими, чтобы сделать невозможной дуэль последнего с Завадовским. Скорее всего, стихотворение было рождено общей атмосферой «Арзамаса», в которой и произошло знакомство поэта с М. Орловым и где, по воспоминаниям M. Н. Лонгинова, существовало мнение о том, что «некоторая часть Орлова не соответствует его гигантскому сложению»[199]. В этой связи важно, что, как отметил В. Э. Вацуро, именно в мае — июне 1817-го имело место знакомство Пушкина с М. Орловым. Это обстоятельство и следует считать решающим при датировке стихотворения. Отметим, что как раз концом мая — началом июня 1817 года датирует создание стихотворения С. А. Соболевский. Сомневаться в датировке, предложенной Соболевским, означает ставить под вопрос и авторство Пушкина, поскольку других свидетельств, кроме Соболевского, в его пользу нет.
Возможно, не только борьбу М. Орлова с телесными наказаниями имел в виду Пушкин в письме Вяземскому от 2 января 1822 года, рассказывая о том, что «он ‹Орлов› делает палки сургучные, а палки в дивизии своей уничтожил» (XIII, 35). Упоминание о «палках», уничтоженных в дивизии, так же как размышления поэта о плешивой голове Орлова, которую почтенный генерал употребляет вместо микроскопического мужского члена, поскольку она «тверда», образуют контекст, в который Пушкин помещает известия о женитьбе М. Орлова.
В пушкинской поэзии весны 1821 года, в пору работы над «Гавриилиадой», образ «обритого рекрута Гименея», «пламенеющего священной страстью», ассоциативно связан с образом эрегированного члена. А то, что он готов «подойти под меру», вызывает дополнительные ассоциации с процедурой обрезания. Мотив «обрезания» встречается в стихотворении «Христос воскрес, моя Реввека», работа над которым велась буквально в те же дни, что и работа над посланием Давыдову: «А завтра к вере Моисея / За поцалуй я не робея / Готов, еврейка, приступить — / И даже то тебе вручить, / Чем можно верного еврея / От православных отличить» (II, 186). (Датировка ПСС — 12 апреля — II, 1095.)
Возможно, что за аффектированной заботой Пушкина о семейном благополучии генерала скрывалась ревность, поскольку существует точка зрения о том, что поэт был влюблен в Е. Н. Раевскую[200].
Женитьба М. Орлова активно и всерьез обсуждалась в декабристской среде. И. Д. Якушкин, специально приехавший в ноябре 1820 года в Каменку, чтобы уговорить генерала принять участие в Московском съезде Союза Благоденствия, считал, что именно женитьба Орлова на дочери генерала Раевского и стала основной причиной того, что генерал вышел из Тайного общества. При этом, утверждал Якушкин, у Орлова не хватило решительности прямо сказать об этом, и он нарочито резко выступил на Московском съезде. Его «решительные меры», включавшие в себя печатание фальшивых ассигнаций, заведомо не могли быть приняты другими заговорщиками. После недоуменной реакции сочленов Орлов объявил о своем выходе из Союза. В воспоминаниях Якушкин рассказывал, что добродушный генерал не смог до конца выдержать роль радикала перед делегатами и в последний день съезда косвенным образом извинился перед некоторыми из них[201].
Возможно, что, выступая перед членами Союза Благоденствия, Орлов на самом деле хотел оживить их действия и сделать их более оппозиционными, тем более что «ликвидаторов» на съезде хватало и помимо него; тем не менее даже близкие друзья оценили его поведение как двойственное, продиктованное не столько интересами дела, сколько желанием порвать с Тайным обществом накануне женитьбы. Так считал свойственник М. Орлова С. Г. Волконский, который в дни работы съезда находился в Москве и общался со многими делегатами. Именно от С. Г. Волконского информацию о съезде и о сложной роли Орлова в нем получил В. Л. Давыдов:
