Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - [22]
В первый раз Пушкин назвал свой отъезд «изгнанием» только после года пребывания в Кишиневе, в августе 1821 года. Прозвучало это в письме С. И. Тургеневу, где Пушкин жалуется на его старшего брата, не отвечавшего на письма поэта с просьбами о возвращении в Петербург, «дело шло об моем изгнании» (XIII, 32). Действительно, до этого Пушкин обращается к А. И. Тургеневу с этой просьбой, поскольку отведенный на его «командировку» год истек в мае 1821 года. Весной 1821 года Пушкин посылает Карамзину свое стихотворение «Кинжал»[170]. Это был поступок, безусловно, символический: поскольку правительство не выполнило своего обещания вернуть Пушкина в Петербург, то и поэт считает себя свободным от обязательства «держать свое перо на привязи» и «два года ничего не писать против правительства»[171]. Поведение Александра весной 1821 года, то есть спустя год после высылки из Петербурга, представляется Пушкину двоедушным. И поэт подозревает императора в том, что как будто бы ни для кого не было тайной: «командировка» Пушкина с самого начала мыслилась Александром как бессрочная и «приличная» ссылка. Как сказано в «Воображаемом разговоре с Александром»:
«Признайтесь, вы всегда надеялись на мое великодушие». — «Это не было бы оскорб‹ительно› ваше‹му› в‹еличеству›, но вы видите, что я бы ошибся в своих расчетах» (XI, 24).
Так в пушкинское творчество входит образ «хитрого» Августа[172].
Между тем никто из участников событий мая 1820 года, в том числе император, не действовал двоедушно. Вопрос о том, почему пушкинский отъезд из Петербурга на год стал действительно ссылкой, насколько нам известно, никогда не ставился пушкинистами. Очевидно, что были серьезные причины, не позволившие Пушкину вернуться в столицу. И прежде всего то, что эпиграмма на Аракчеева, а также, возможно, и другие стихотворения, скрытые Пушкиным во время свидания с Милорадовичем в апреле 1820 года, стали известны правительству после его отъезда и, главное, широко разошлись в обществе далеко за пределами «арзамасского» круга. Об этом есть важное свидетельство И. Д. Якушкина, с которым Пушкин общался в декабре 1820 года в Каменке[173]. И возможно, не так уж неправы были те современники поэта, которые утверждали, что ссылку Пушкина инспирировал Аракчеев; во всяком случае, известна жалоба последнего на Пушкина императору уже после отъезда поэта из Петербурга, 28 октября 1820 года:
Известного вам Пушкина стихи печатают в журналах, с означением из Кавказа, видно, для того, чтобы известить об нем подобных его сотоварищей и друзей[174].
Очевидно, что граф имел в виду публикацию «Эпилога» к «Руслану и Людмиле» в сентябре 1820 года в «Сыне отечества» с пометой «26 июня 1820 г. Кавказ».
В октябре 1820 года в Петербурге произошло восстание Семеновского полка. Одним из главных подозреваемых по этому делу проходил директор солдатских школ взаимного обучения, редактор «Сына отечества» и публикатор произведения, обратившего на себя неблагосклонное внимание Аракчеева, — Н. И. Греч. Тогда же, в октябре — ноябре 1820 года, полиция проявляет повышенный интерес к деятельности петербургских непубличных обществ, в том числе «Зеленой лампы»[175]. В январе 1821 года Александр получает донос Грибовского о деятельности Союза Благоденствия, где содержится предупреждение о том, что роспуск Союза на деле означает уход движения в подполье. Легенда гласит о том, что Александр отказался преследовать членов Союза, сказав Васильчикову «Не мне их судить», на деле же из гвардии и армии были удалены все, «кто не действует по смыслу правительства»[176]. Историк С. Н. Чернов точно назвал этот процесс, пришедшийся на 1821–1823 годы, «борьбой за армию»[177]. Несомненно, весна 1821 года с точки зрения правительства была наихудшим временем для возвращения Пушкина в Петербург, тем более что сюда доходят не только доброжелательные отзывы о нем. Так, в ноябре 1820 года Е. А. Энгельгардт сообщает А. М. Горчакову: «Пушкин в Бессарабии и творит там то, что творил всегда: прелестные стихи, и глупости, и непростительные безумства»[178].
Весной 1821 года о каких-то антиправительственных высказываниях Пушкина доносит агент тайной полиции[179].
В то же время нет никаких данных о том, что именно император инспирировал пролонгацию пушкинской ссылки; более того — на официальный запрос Каподистрии Инзову из Лайбаха в Кишинев в апреле 1821 года, просмотренный и отредактированный императором («Повинуется ли он ‹Пушкин› теперь внушению от природы доброго сердца или порывам необузданного и вредного воображения»[180]), следовал вполне благожелательный отзыв о Пушкине[181].
Поэтому, скорее всего, решение о том, что Пушкину не следует возвращаться в Петербург, приняли его друзья. В первую очередь А. Тургенев, который не стал обращаться с соответствующей просьбой к императору. В письме И. И. Дмитриеву (13 мая 1821 года) это мотивируется следующим образом: «…но в поведении не исправился: хочет непременно не одним талантом походить на Байрона»[182].
Представляется, что нежелание правительства «при сих смутных обстоятельствах» возвращать Пушкина в Петербург полностью совпадает с подобным же нежеланием его друзей, в первую очередь А. И. Тургенева.
