Пушкин — либертен и пророк. Опыт реконструкции публичной биографии - [10]
Письмо Раевского указывает на то, что он знал: Пушкин был выслан по обвинению в атеизме и переписка поэта перлюстрируется. Очень вероятно, что Пушкин не поверил в искреннее желание своего друга объясниться именно с ним и посчитал приведенные выше строки адресованными перлюстраторам (и поэтому весьма напоминающими донос). Во всяком случае, именно в тот день, когда к нему пришли письма Волконского и Раевского, 18 октября 1824 года, им и было написано стихотворение «Коварность».
Письмо Волконского включает в себя эстетические советы Пушкину:
Соседство и вспоминании о Великом Новгороде, о вечевом колоколе и об осаде Пскова будут для Вас предметом пиитических занятий — а соо‹те›чествиникам Вашим труд Ваш памятником славы предков — и современника.
Советы Волконского отражают коллективное представление декабристов о том, в каком направлении «должно» было развиваться творчество Пушкина, довольно точно предваряя «установки», которые очень скоро, в начале января 1825 года, Пушкин получит от К. Ф. Рылеева («Прощай, будь здоров и не ленись: ты около Пскова: там задушены последние вспышки русской свободы; настоящий край вдохновения — и неужели Пушкин оставит эту землю без поэмы»[77]). Но конечно, само по себе это не может служить даже косвенным свидетельством намерения Волконского принять Пушкина в члены Южного общества. А вот о том, что, по мнению Волконского, творчество Пушкина стояло не на «том», на котором надобно, «пути», пожалуй, свидетельствует.
Воспоминания декабристов и, главное, документы следствия не подтверждают намерения Волконского (а тем более данного ему кем-то поручения) принять Пушкина в Южное общество. Более того, в итоговом документе следствия, «Алфавите декабристов», специально отмечалось: «несмотря на то, что был начальником Каменецкой управы, не действовал ни на привлечении к обществу, ни на приготовление подчиненных своих к цели оного. В ответах был чистосердечен»[78].
«Поздний» Вяземский не верил в то, что декабристы не приняли Пушкина в тайное общество, опасаясь за его талант, и прямо писал об этом:
Многие из них (декабристов. — И. Н.) были приятелями его, но они не находили в нем готового соумышленника, и, к счастию его самого и России, они оставили его в покое, оставили в стороне. Этому соображению и расчету их можно скорее приписать спасение Пушкина от крушений 25-го года, нежели желание, как многие думают, сберечь дарование его и будущую литературную славу России. Рылеев и Александр Бестужев, вероятно, признавали себя такими же вкладчиками в сокровищницу будущей русской литературы, как и Пушкин, но это не помешало им самонадеянно поставить всю эту литературу на одну карту, на карту политического быть или не быть[79].
Период тесного общения Пушкина с И. Д. Якушкиным приходится на ноябрь 1820 года, когда поэт некоторое время жил в имении братьев Давыдовых — Каменке. Здесь в ноябре — декабре 1820 года Пушкин оказался в эпицентре дискуссии, которая была продолжена в январе 1821 года на Московском съезде Союза Благоденствия. Вопрос, который обсуждался в Каменке — могло ли Тайное общество быть полезным России, — был центральным и в Москве, где, так же, как и в Каменке, мнения декабристов разделились: некоторые отрицали эту полезность, другие, и среди них Якушкин и Василий Давыдов, считали, что Тайное общество в России необходимо.
Из «Записок» И. Д. Якушкина мы узнаем о знаменитом споре, имевшем место в Каменке, когда
М. Ф. Орлов предложил вопрос, насколько было бы полезно учреждение Тайного общества в России… ‹Александр› Раевский стал мне доказывать противное и исчислил все случаи, в которых Тайное общество могло бы действовать с успехом и пользой; в ответ на его выходку я ему сказал: «Мне нетрудно доказать вам, что вы шутите; я предложу вам вопрос: если бы теперь уже существовало Тайное общество, вы, наверное, к нему не присоединились бы?» — «Напротив, наверное бы присоединился», — отвечал он. «В таком случае давайте руку», — сказал я ему. И он протянул мне руку, после чего я расхохотался, сказав Раевскому: «Разумеется, все это только одна шутка».
Другие также смеялись, кроме А. Л. ‹Давыдова›, «рогоносца величавого», который дремал, и Пушкина, который был очень взволнован; он перед этим уверился, что Тайное общество или существует, или тут же получит свое начало и он будет его членом; но когда увидел, что из этого вышла только шутка, он встал, раскрасневшись, и сказал со слезой на глазах: «Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, и все это была только злая шутка». В эту минуту он был точно прекрасен[80].
Этот эпизод — один из самых известных в пушкинской биографии. Его обычно приводят как доказательство близости поэта к декабристам. И в определенной степени это справедливо, потому что спор в Каменке — конечно, не просто мистификация, а начало жарких прений, продолженных его участниками М. Ф. Орловым, И. Д. Якушкиным, К. А. Охотниковым уже в Москве, на последнем съезде Союза Благоденствия, менее чем через месяц после описанных событий. Участие в этой дискуссии Пушкина — важный показатель того, что Пушкин подошел к заговору очень близко.
