Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка - [86]

Шрифт
Интервал

На играх Вакха и Киприды,
Вновь сердцу моему наносит хладный свет
Неотразимые обиды.
Я слышу вкруг меня жужжанье клеветы,
Решенья глупости лукавой,
И шепот зависти, и легкой суеты
Укор веселый и кровавый.
И нет отрады мне — и тихо предо мной
Встают два призрака младые,
Две тени милые, — два данные судьбой
Мне ангела во дни былые;
Но оба с крыльями и с пламенным мечом.
И стерегут… и мстят мне оба.
И оба говорят мне мертвым языком
О тайнах счастия и гроба».

Мы видим появление в стихотворения тех же самых Серафимов («ангелов») из «Пророка», они также с «огненным мечом» (паллиатив «угля пылающего огнем») стоят наготове, готовые покарать за совершенные грехи и преступления.

Это текст безусловно искреннего и именно духовного раскаяния, совершающегося внутри человека, рассматривающего свою прожитую жизнь с точки зрения не бытовых обстоятельств и соответствия ее, жизни, неким общественным правилам и законам, но в соположении с найденным им к этой минуте и к этому своему новому духовному состоянию того, о чем и за что необходимо стыдиться и, может быть, просить прощения. У к о г о просить прощения? У других людей? У самого себя? Пушкин писал: «Кто жил и мыслил тот не может в душе не презирать людей…» Нет. Искать сочувствия можно у тех, кто близок тебе, кто разделяет твои чувства — у друзей, любимых женщин, но просить прощения можного только у высшего существа…

Это, конечно, один из самых проникновенных текстов р а с к а я н и я в религиозно-духовном смысле, о чем говорит и «высокая» лексика стихотворения и вновь объявившийся перед внутренним взором лирического героя «огненный» Серафим. «Трепещу и проклинаю» — это также калька с библейского языка, это ответ на вопросы о сути и смысле уже пройденнного пути.

Раскаяние (по мнению автора книги это не совсем то же, что покаяние), или метанойя на древнегреческом, предполагает, что человек не просто сожалеет об ошибках, сделанных в прошлом, до момента покаяния, но — это перемена взгляда на самого себя, на суть проживаемой собственной жизни, это иной взгляд на других людей (что вполне понятно, так как изменение системы ценностей применительно к себе, не может не менять ценностного подхода к другим людям), на свое отношение к Богу в самом широком смысле, что включает в себя отношение к греху, добродетели, представлению о новых смыслах собственного бытия.

Для людей глубоких, со сложной внутренней жизнью процесс раскаяния (покаяния) может занимать немало времени и совершаться последовательно с момента принятия на себя тяжести оценки за неправедную, скверную или порочную жизнь, которую он вел до момента раскаяния и покаяния [4].

Пушкин совершает весь этот круг своего духовного движения — от момента раскаяния до момента покаяния в безусловно религиозном смысле. Это его п у т ь, и об этом говорят другие его стихи, в которых представлено это внутреннее борение с самим собой, с отсутствием в себе полноты и красоты Божьего мира:

— «Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана?
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь осуждена?
Кто меня враждебной властью
Из ничтожества воззвал,
Душу мне наполнил страстью
Ум сомненьем взволновал?..
Цели нет передо мною:
Сердце пусто, празден ум,
И томит меня тоскою
Однозвучный жизни шум».
(1828)

Он пока все еще пишет: «Цели нет передо мною: Сердце пусто, празден ум», то есть продолжается процесс осмысления греховных поступков и всего с этим связанного, он, процесс, еще не завершен, он длится, сердце поэта пока еще «арена борьбы» добра и зла, как позже напишет об этом Достоевский применительно к человеку вообще. Сомнение не отменено, оно терзает душу поэта. (Хайдеггер замечал по этому поводу, что «мы (люди) слишком поздно приходим к богам и слишком рано к бытию»).

Говоря о Пушкине, нельзя забывать и ту вещь, которую он о себе не знал и знать не мог, хотя каким-то образом и догадывался. Это то, что его жизнь, его мечтания, его чувство родной природы, его эмоциональное отношение к славной истории своего отечества, его внимание к жизни народа, его аристократизм утонченного толка, его знание и развитие русского языка, его любовь к русской старине, отношения к женщинам, трагическая история любви к Наталье Николаевне Гончаровой, безмерно страшная история его дуэли и смерти — все это вместе взятое является громадным зеркалом, в котором отражается всякий русский человек. Причем во всех его жизненных проявлениях, не только, к примеру, как какая-либо творческая личность, пытающаюся что-то создать на ниве русской словесности. То-то и оно, что он, Пушкин, стал мерой всякого человека русской культуры применительно к разным аспектам проживания своей судьбы. Это, скорее всего, и имел в виду Гоголь, когда говорил, что Пушкин — это русский человек, который в своем развитии явится через «200 лет».

Он открыл глаза человеку русского культуры, русской языковой картины мира на родную природу, и никто сильнее и полнее его не описал и не воссоздал жизнь моря, степи, русской зимы, осени, чем он. В определенном отношении Пушкин докончил вслед за Создателем всю эту работу, он «вдунул» жизнь в русскую природу, которая до него была скучно однообразной и неприглядно серой (достаточно вспомнить радищевское «Путешествие из Петербурга в Москву»). И так во всем — в любви, политических и гражданских пристрастиях, в исторических воззрениях — невозможно на него не равняться и не сопоставлять свое отношение к этим предметам и вещам без учета пушкинского взгляда,


Еще от автора Евгений Александрович Костин
Путеводитель колеблющихся по книге «Запад и Россия. Феноменология и смысл вражды»

В настоящем издании представлены основные идеи и концепции, изложенные в фундаментальном труде известного слависта, философа и культуролога Е. Костина «Запад и Россия. Феноменология и смысл вражды» (СПб.: Алетейя, 2021). Автор предлагает опыт путеводителя, или синопсиса, в котором разнообразные подходы и теоретические положения почти 1000-страничной работы сведены к ряду ключевых тезисов и утверждений. Перед читателем предстает сокращенный «сценарий» книги, воссоздающий содержание и главные смыслы «Запада и России» без учета многообразных исторических, историко-культурных, философских нюансов и перечня сопутствующей аргументации. Книга может заинтересовать читателя, погруженного в проблематику становления и развития русской цивилизации, но считающего избыточным скрупулезное научное обоснование выдвигаемых тезисов.


Шолохов: эстетика и мировоззрение

Профессор Евгений Костин широко известен как автор популярных среди читателей книг о русской литературе. Он также является признанным исследователем художественного мира М.А. Шолохова. Его подход связан с пониманием эстетики и мировоззрения писателя в самых крупных масштабах: как воплощение основных констант русской культуры. В новой работе автор демонстрирует художественно-мировоззренческое единство творчества М.А. Шолохова. Впервые в литературоведении воссоздается объемная и богатая картина эстетики писателя в целом.


Пушкин. Духовный путь поэта. Книга первая. Мысль и голос гения

Новая книга известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса, посвящена творчеству А. С. Пушкина: анализу писем поэта, литературно-критических статей, исторических заметок, дневниковых записей Пушкина. Широко представленные выдержки из писем и публицистических работ сопровождаются комментариями автора, уточнениями обстоятельств написания и отношений с адресатами.


Рекомендуем почитать
Электророман Андрея Платонова. Опыт реконструкции

Неповторимая фигура Андрея Платонова уже давно стала предметом интереса множества исследователей и критиков. Его творческая активность как писателя и публициста, электротехника и мелиоратора хорошо описана и, казалось бы, оставляет все меньше пространства для неожиданных поворотов, позволяющих задать новые вопросы хорошо знакомому материалу. В книге К. Каминского такой поворот найден. Его новизна – в попытке вписать интеллектуальную историю, связанную с советским проектом электрификации и его утопическими горизонтами, в динамический процесс поэтического формообразования.


Мандельштам, Блок и границы мифопоэтического символизма

Как наследие русского символизма отразилось в поэтике Мандельштама? Как он сам прописывал и переписывал свои отношения с ним? Как эволюционировало отношение Мандельштама к Александру Блоку? Американский славист Стюарт Голдберг анализирует стихи Мандельштама, их интонацию и прагматику, контексты и интертексты, а также, отталкиваясь от знаменитой концепции Гарольда Блума о страхе влияния, исследует напряженные отношения поэта с символизмом и одним из его мощнейших поэтических голосов — Александром Блоком. Автор уделяет особое внимание процессу преодоления Мандельштамом символистской поэтики, нашедшему выражение в своеобразной игре с амбивалентной иронией.


Проблема субъекта в дискурсе Новой волны англо-американской фантастики

В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.


О том, как герои учат автора ремеслу (Нобелевская лекция)

Нобелевская лекция лауреата 1998 года, португальского писателя Жозе Сарамаго.


Коды комического в сказках Стругацких 'Понедельник начинается в субботу' и 'Сказка о Тройке'

Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.


Вещунья, свидетельница, плакальщица

Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.