Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка - [86]
Мы видим появление в стихотворения тех же самых Серафимов («ангелов») из «Пророка», они также с «огненным мечом» (паллиатив «угля пылающего огнем») стоят наготове, готовые покарать за совершенные грехи и преступления.
Это текст безусловно искреннего и именно духовного раскаяния, совершающегося внутри человека, рассматривающего свою прожитую жизнь с точки зрения не бытовых обстоятельств и соответствия ее, жизни, неким общественным правилам и законам, но в соположении с найденным им к этой минуте и к этому своему новому духовному состоянию того, о чем и за что необходимо стыдиться и, может быть, просить прощения. У к о г о просить прощения? У других людей? У самого себя? Пушкин писал: «Кто жил и мыслил тот не может в душе не презирать людей…» Нет. Искать сочувствия можно у тех, кто близок тебе, кто разделяет твои чувства — у друзей, любимых женщин, но просить прощения можного только у высшего существа…
Это, конечно, один из самых проникновенных текстов р а с к а я н и я в религиозно-духовном смысле, о чем говорит и «высокая» лексика стихотворения и вновь объявившийся перед внутренним взором лирического героя «огненный» Серафим. «Трепещу и проклинаю» — это также калька с библейского языка, это ответ на вопросы о сути и смысле уже пройденнного пути.
Раскаяние (по мнению автора книги это не совсем то же, что покаяние), или метанойя на древнегреческом, предполагает, что человек не просто сожалеет об ошибках, сделанных в прошлом, до момента покаяния, но — это перемена взгляда на самого себя, на суть проживаемой собственной жизни, это иной взгляд на других людей (что вполне понятно, так как изменение системы ценностей применительно к себе, не может не менять ценностного подхода к другим людям), на свое отношение к Богу в самом широком смысле, что включает в себя отношение к греху, добродетели, представлению о новых смыслах собственного бытия.
Для людей глубоких, со сложной внутренней жизнью процесс раскаяния (покаяния) может занимать немало времени и совершаться последовательно с момента принятия на себя тяжести оценки за неправедную, скверную или порочную жизнь, которую он вел до момента раскаяния и покаяния [4].
Пушкин совершает весь этот круг своего духовного движения — от момента раскаяния до момента покаяния в безусловно религиозном смысле. Это его п у т ь, и об этом говорят другие его стихи, в которых представлено это внутреннее борение с самим собой, с отсутствием в себе полноты и красоты Божьего мира:
(1828)
Он пока все еще пишет: «Цели нет передо мною: Сердце пусто, празден ум», то есть продолжается процесс осмысления греховных поступков и всего с этим связанного, он, процесс, еще не завершен, он длится, сердце поэта пока еще «арена борьбы» добра и зла, как позже напишет об этом Достоевский применительно к человеку вообще. Сомнение не отменено, оно терзает душу поэта. (Хайдеггер замечал по этому поводу, что «мы (люди) слишком поздно приходим к богам и слишком рано к бытию»).
Говоря о Пушкине, нельзя забывать и ту вещь, которую он о себе не знал и знать не мог, хотя каким-то образом и догадывался. Это то, что его жизнь, его мечтания, его чувство родной природы, его эмоциональное отношение к славной истории своего отечества, его внимание к жизни народа, его аристократизм утонченного толка, его знание и развитие русского языка, его любовь к русской старине, отношения к женщинам, трагическая история любви к Наталье Николаевне Гончаровой, безмерно страшная история его дуэли и смерти — все это вместе взятое является громадным зеркалом, в котором отражается всякий русский человек. Причем во всех его жизненных проявлениях, не только, к примеру, как какая-либо творческая личность, пытающаюся что-то создать на ниве русской словесности. То-то и оно, что он, Пушкин, стал мерой всякого человека русской культуры применительно к разным аспектам проживания своей судьбы. Это, скорее всего, и имел в виду Гоголь, когда говорил, что Пушкин — это русский человек, который в своем развитии явится через «200 лет».
Он открыл глаза человеку русского культуры, русской языковой картины мира на родную природу, и никто сильнее и полнее его не описал и не воссоздал жизнь моря, степи, русской зимы, осени, чем он. В определенном отношении Пушкин докончил вслед за Создателем всю эту работу, он «вдунул» жизнь в русскую природу, которая до него была скучно однообразной и неприглядно серой (достаточно вспомнить радищевское «Путешествие из Петербурга в Москву»). И так во всем — в любви, политических и гражданских пристрастиях, в исторических воззрениях — невозможно на него не равняться и не сопоставлять свое отношение к этим предметам и вещам без учета пушкинского взгляда,
В настоящем издании представлены основные идеи и концепции, изложенные в фундаментальном труде известного слависта, философа и культуролога Е. Костина «Запад и Россия. Феноменология и смысл вражды» (СПб.: Алетейя, 2021). Автор предлагает опыт путеводителя, или синопсиса, в котором разнообразные подходы и теоретические положения почти 1000-страничной работы сведены к ряду ключевых тезисов и утверждений. Перед читателем предстает сокращенный «сценарий» книги, воссоздающий содержание и главные смыслы «Запада и России» без учета многообразных исторических, историко-культурных, философских нюансов и перечня сопутствующей аргументации. Книга может заинтересовать читателя, погруженного в проблематику становления и развития русской цивилизации, но считающего избыточным скрупулезное научное обоснование выдвигаемых тезисов.
Профессор Евгений Костин широко известен как автор популярных среди читателей книг о русской литературе. Он также является признанным исследователем художественного мира М.А. Шолохова. Его подход связан с пониманием эстетики и мировоззрения писателя в самых крупных масштабах: как воплощение основных констант русской культуры. В новой работе автор демонстрирует художественно-мировоззренческое единство творчества М.А. Шолохова. Впервые в литературоведении воссоздается объемная и богатая картина эстетики писателя в целом.
Новая книга известного слависта, профессора Евгения Костина из Вильнюса, посвящена творчеству А. С. Пушкина: анализу писем поэта, литературно-критических статей, исторических заметок, дневниковых записей Пушкина. Широко представленные выдержки из писем и публицистических работ сопровождаются комментариями автора, уточнениями обстоятельств написания и отношений с адресатами.
Неповторимая фигура Андрея Платонова уже давно стала предметом интереса множества исследователей и критиков. Его творческая активность как писателя и публициста, электротехника и мелиоратора хорошо описана и, казалось бы, оставляет все меньше пространства для неожиданных поворотов, позволяющих задать новые вопросы хорошо знакомому материалу. В книге К. Каминского такой поворот найден. Его новизна – в попытке вписать интеллектуальную историю, связанную с советским проектом электрификации и его утопическими горизонтами, в динамический процесс поэтического формообразования.
Как наследие русского символизма отразилось в поэтике Мандельштама? Как он сам прописывал и переписывал свои отношения с ним? Как эволюционировало отношение Мандельштама к Александру Блоку? Американский славист Стюарт Голдберг анализирует стихи Мандельштама, их интонацию и прагматику, контексты и интертексты, а также, отталкиваясь от знаменитой концепции Гарольда Блума о страхе влияния, исследует напряженные отношения поэта с символизмом и одним из его мощнейших поэтических голосов — Александром Блоком. Автор уделяет особое внимание процессу преодоления Мандельштамом символистской поэтики, нашедшему выражение в своеобразной игре с амбивалентной иронией.
В статье анализируется одна из ключевых характеристик поэтики научной фантастики американской Новой волны — «приключения духа» в иллюзорном, неподлинном мире.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.