Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка - [87]
Понятное дело, что в такого рода умозаключениях можно видеть известное эмоционально-интеллектуальное преувеличение, вообще свойственное оценке Пушкина для русской культуры и русской действительности. Но автор смеет думать, что преувеличения здесь как раз и не хватает, если под ним понимать избыточную по-своему полноту пушкинского явления, пушкинского мира. Как ни описывай художественные красоты пушкинского наследия, как ни восхищайся глубиной его исторических воззрений, как ни задумывайся вместе с ним о духовных поисках и заблуждениях человека, о его поразительном разнообразии поисков смысла жизни — все это будет малой толикой пушкинских достижений и подарков для нас, для всех, кому было даровано счастье вырасти в лоне русской культуры и русского языка.
Он принял на себя ответственность за всю тяжесть последующих драматических исканий русского народа, он лег, как предтеча, в основание крупнейших художественных имен в области литературы, он обозначил модель поведения человека русской культуры и задал одновременно высоту отношения к жизни.
Его духовные поиски, его страдания, его борьба со светом, с царским правительством в виду покушения на его личные свободы и тайну семейной жизни, его особые отношения с царем, который многое понимал из э т о г о Пушкина и значения его для всей российской действительности — все это и есть фундамент русской духовной жизни, которая столь удивила Европу в веке XIX и продолжала удивлять в XX веке.
Он как бы принял на себя тяжесть всех испытаний, которые легли на долю русского этноса, и по-своему их и оправдал в своих стихах, драмах и прозе. А его «тайная» духовная жизнь и отношение к ее религиозной составляющей, о чем мы может только лишь догадываться в полной мере, и сегодня есть направление поисков для многих людей эпохи глобализма и культурной постмодернистской относительности.
И еще одно, незаметно ставшее признаком утонченности русского народа в области художественности. Пушкинские критерии красоты, совершенство его стихов, идеально чувствуемый русский язык, свободное владение всеми его запасами и возможностями: он раскрыл ту самую кладовую русского художественного сознания, поднял его эстетические критерии на недосягаемую в определенном смысле высоту и навеки остался там, в космосе прекрасной русской духовной жизни, откуда сияет самая сильная и яркая звезда его гения и его человеческого одиночества, потому что такие гении, особенно главные национальные гении — всегда безмерно одиноки.
Несколько позднее, начиная где-то с 1829 года, Пушкин становится антично прост в описании своего отношения к жизни. Его взгляд на жизнь и смерть, человеческую судьбу, финал земного бытия становятся классически прозрачными и ясными. Особенно отличается этим его стихотворение «Брожу ли я вдоль улиц шумных…»:
Завершающие строфы этого стихотворения давно стали частью личностного самосознания не только его самого, но многих читателей. Пушкин формулирует в них с предельной классической чистотой главное содержание человеческого отношения к уходу, небытию. Он создает высказывание, которое примиряет и его со смертью, и читателя выставляет на нужном направлении; этот его стих многое объясняет в русском характере и образе мысли:
Этот философский мотив становится определяющим для многих стихотворений начала 30-х годов: «Что в имени тебе моем?», «В часы забав иль праздной скуки…», «Поэту», «Элегия», «Прощанье», «Стихи, сочиненные ночью по время бессоницы», «В начале жизни школу помню я», «Когда порой воспоминанье Грызет мне сердце в тишине», «Я возмужал среди печальных бурь…» и целый ряд других, о которых мы поговорим несколько ниже.
Эти стихотворения создают в определенном отношении целостный цикл, в котором осмысление прожитой жизни и поиски в жизни настоящей, текущей, особого и главного смысла — составляют парадигму философского рода.
Смеем заметить, что именно в них формируется незаметным образом та линия философско-медитативного отношения к действительности, которую в таком виде, как у Пушкина, никто и не выразил в русской литературе первой трети XIX века. Пушкин переходит в регистр философского дискурса, ставя перед собой цель предельно обостренного рефлектирования над собственной жизнью, подводя одновременно ее итоги и определяя ее дальнейшие перспективы. Исходя из выражения С. С. Аверинцева, можно употребить по отношению к этим текстам слова, что в них формируется «национальная культурная перспектива» и именно что философского толка.
Это спокойное, никак не экзальтированное в духе романтизма, не эмоционально-гиперболизированное, как в сентиментализме, а взвешенное (то есть продуманное и детально осмысленное) и в известной степени рациональное отношение к бытию. В нем главный вектор связан с исследованием глубин души самого поэта, но не только: он задается вопросами смысла человеческой жизни в принципе, что же именно является самым существенным в Бытии –
