Пушкин. Духовный путь поэта. Книга вторая. Мир пророка - [30]

* * *

Пушкин не был философом, отвлеченным мыслителем в прямом смысле слова. Он был художественным гением, рассматривающим и воспроизводящим жизнь в формах образного сознания. Поэтому ответ на вопрос о своеобразии его ума напрямую связан с характеристикой его художественного прежде всего мышления. Мы обязаны рассмотреть особенности структуры метафоры Пушкина как отражение специфики его у м а и одновременно отражение специфики национального мышления.

«Мальчишек радостный народ Коньками звучно режет лед» — этот пример, который сам Пушкин использует в одной из своих критических статей, возражая своим критикам, — будет взят нами как иллюстрация особенностей осуществления пушкинской метафоры.

Как нам представляется, внутреннее устройство метафор Пушкина во всем их многообразии позволяет говорить, с одной стороны, о том, какую грандиозную перемену совершил он в художественной традиции русской литературы, а с другой, позволит ответить на некоторые существенные вопросы о том, как данный тип метафоры отражает особенности национального ума, национальной гносеологии и аксиологии.

Метафора Пушкина, — это, условно говоря, гениально выбранный им кратчайший путь между двумя «точками» (по меньшей мере) нарождающегося художественного образа. Кратчайший не в том смысле, что он обнаруживает самое простое (короткое) сравнение одного с другим, но в том отношении, что указывает на еще не использованное свойство сравнения, порождающее новое единство художественного сопоставления, новый образ. «Краткость» тут появляется как новаторство в художественной сфере, которое более неожиданно, чем то, что было в литературе ранее (если вообще было, а в случае с Пушкиным дело как раз и состоит в том, что он дает метафорические ряды в п е р в ы е).

В вышеприведенной метафоре переплетается большое количество прямых определений, которые будучи объединены в метафорическое единство создают образ совершенно неожиданного свойства. «Радостный», «мальчишки», «коньки», «резать», «лед» — все это, рассмотренное по отдельности, не представляет собой в потенции образности нового порядка, несмотря на наличие эмоционального эпитета — «радостный». Но соединенные Пушкиным они начинают взаимно отражать друг друга, получая дополнительные семантические значения и рождая новый образ — радости, юности, игры, удовольствия, крепкой зимы, картины родной природы, счастья, свободы, упоения жизнью, отсутствие всякой тяжести негативных ассоциаций. Это метафора самой жизни в начале своего свободного и радостного развития, предельно счастливого состояния. Если хотите — это суть художественного мира Пушкина.

Современная гуманитарная мысль пишет о метафоре как о некоей универсальной форме сознания, имеющей отношение к разным аспектам гносеологии и аксиологии: «В метафоре стали видеть ключ к пониманию основ мышления и процессов создания не только национально-специфического видения мира, но и его универсального образа. Метафора тем самым укрепила связь с логикой, с одной стороны, и мифологией с другой» [4, 6]. И дальше следует важное уточнение: «Метафора, если она удачна, помогает воспроизвести образ, не данный в опыте» [4, 8], — «в этих последних случаях говорят о том, что человек не столько открывает сходство, сколько создает его» [4, 9].

Замечено также, что «смена научной парадигмы всегда сопровождается сменой ключевой метафоры, вводящей новую область уподоблений, новую аналогию» [4, 15], «метафора… учит превращать мир предметов в мир смыслов» [4, 19]. Используя эту параллель между метафорой и новой парадигмой действительности, можно утверждать, что Пушкин — это фиксация смены парадигмы всей русской культуры, которая продолжается и по сию пору. В целом его художественный мир, тип его творческого сознания обозначил переход русского способа эстетического освоения действительности с уровня архаически-ограниченного, примитивного в определенной степени подхода, на уровень сложных мыслительных и эстетических ассоциаций, новых интуитивных прозрений. Его метафора отражает усложнение художественного сознания, определяющегося в русской культуре пушкинской эпохи, что достаточно быстро подтвердится явлениями других художников — Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского, Гончарова, Лескова и множества других.

Пушкин в своем творчестве, в своем поэтическом языке соединил колоссальное количество предметов (признаков предметов), явлений (признаков явлений), процессов (как природных, так и социальных, психологических, ментальных, национально-культурных и всяческих иных), обнаруживая между ними еще не замеченные и не увиденные прежней литературой сходство и близость.

Его метафоры «спали» во вместилище русского языка и не были распространены в поэтической практике. По крайней мере, русская допушкинская поэзия в основном использовала такую очевидную форму метафорического языка как прямое сравнение, почти видимое всеми; торжествовало проакцентированное авторами сопоставление и нахождение связей между предметами и явлениями мира по очевидным признакам сходства.

Пушкин работает совершенно на иной глубине русского языка. Если прежняя традиция, особенно прошедшая через летописную линию, через памятники древнерусской литературы, не дает нам примеров