Пушкарь Собинка - [23]

Следующие ночи спокойнее был Собинка. Но сторожу свою нёс теперь без обиды, со тщанием. И с реки, откуда следовало ждать вражеских лазутчиков, не сводил внимательных глаз.

Глава тринадцатая Велено отступать…

В одну из тех сторож тьмой кромешной всматривался Собинка в сторону вражеского берега. Нет ли какого движения? Вслушивался, не донесётся ли подозрительный звук. Очень уж памятны были ему слова Никифора об ордынской повадке-привычке посылать опасных ночных лазутчиков.

И не увидел — услышал. Словно мышь скребётся у берега, шагах в трёх или пяти от него. Подивился: чёрной зимней ночью — мышь. С чего бы? Вытянул шею. Глядь — к пушке подбирается человек.

Обмер Собинка. Выхватил из-за пояса Евдокимов нож. И, не рассчитывая сил своих, к тому человеку:

— Стой, вражина!

Худо пришлось бы Собинке, будь нежданный гость взрослым, здоровым мужиком. Оказался тот парнишкой его возраста.

Ухватил Собинка незнакомца за грудки. Тряхнул для острастки. Спросил сердито и строго:

— Чего здесь делаешь? Откуда взялся?!

Мальчишка дрожит мелкой дрожью.

— Оттеда… — указал на ордынский берег.

— Русский?

— А какой ещё?

— Пошто пришёл?

Захлюпал мальчишка носом. Потом заревел в голос:

— Едва убёг…

На шум выскочили из землянки Никифор с Герасимом.

— Что случилось?!

— Вот, — подтолкнул своего пленника Собинка. — Мальца поймал. Сказывает, с того берега.

Приказал Никифор:

— Герасим, место Собинки займи. Сейчас разберёмся.

И вместе с молодым пушкарём повёл мальца в землянку.

При свете коптюшки, которую зажёг Никифор, разглядели пришельца.

Лет — Собинкиных. Однако худой лицом и телом тощий. Одет в лохмотья. Ноги тряпками обёрнуты.

Рассказал, всхлипывая:

— В ордынском стойбище — смута. Кони голодные падают. Воины разуты-раздеты. Одни рвутся к русскому берегу. Другие хотят назад. Многие болеют. Нас, пленных, хуже собак держат и не кормят совсем… — И опять заплакал. Теперь жалобно, горько.

У Собинки боевой задор словно рукой сняло. Вспомнил Евдокима. Может, где-то совсем близко маются так же его жена Анюта и дочка Катя. Али нет их в живых совсем?

Спросил:

— А молодую жёнку Анюту с дочкой Катей не встречал, часом?

— Не… — помотал головой парень. — Много там наших. Разве всех упомнишь?

— Эх… — горестно, как никогда прежде, вздохнул Никифор. И Собинке: — А ты хочешь себе другой работы-места! За них кто будет биться? Дядя твой?

Помолчавши, решил:

— Мальца надобно переправить к великому князю Ивану Ивановичу. Авось скажет нужное. Утром же. Есть хочешь? — спросил.

Тот заскулил по-щенячьему:

— Очень…

Накормили паренька, коего звали Андрюшкой. Уложили спать.

Однако отправить в стан великого князя Ивана Ивановича не смогли.

Не успели.

Утром выбрался Собинка из землянки — в морозном тумане плавает всё вокруг. Правого берега реки не видать. Что в десяти шагах на своём делается — разберёшь с трудом. Жестокий мороз дерёт щёки. Хватает за руки. Сквозь старенький Никифоров зипунок прошибает до самого нутра.

— Экое окаянство! — принялся Собинка растирать уши.

Герасим, который утреннюю сторожу стоял, сказал озабоченно:

— Погоди-ка…

— Чего?

— Сам послушай.

Тут только Собинка обратил внимание на шум и гвалт, доносившиеся от полков, скрытых туманом.

— Что это?

— Господь ведает…

Вынырнул из молочного тумана Никифор:

— Чудные вести, ребята…

Уставились Собинка с Герасимом на старого пушкаря.

— Не знаю, верить или нет. Приказано будто всем полкам, всему русскому воинству отойти от Угры…

Вытаращил глаза Собинка.

— Врут! Быть не может! Этакой силище и отходить?!

Герасим поскрёб бороду:

— Непостижимы помыслы твои, господи!

— Тут, — хмуро заметил Никифор, — похоже, рука не господа бога — великого князя Ивана Васильевича. И козни советников его алчных и лукавых — окольничего Ощеры, боярина Мамона и приспешников их.

— Нам тоже сниматься с места али как? — вслух принялся размышлять Герасим.

— Слышь… — остановил его Собинка. — Будто Никифора кто кличет.

Среди других голосов и криков, приказов и крепких ругательств, взывал кто-то:

— Никифор! Ни-ки-фор! Где ты есть? Откликнись!

— Кажись, сын боярский Николай Михайлов… — угадал старый пушкарь и, сложивши ладони у рта, отозвался: — Здесь я! Эге-ге-ге!

Вылетел из тумана на взмыленном коне Никифоров начальник:

— Куда запропастился?!

Красен на морозе сын боярский, глаза круглые:

— Пошто передвинул пушку?

— Дабы встретить басурман с неведомого им места… — ответил начальнику Никифор.

— Быстро лошадей запрягай, пушку грузи и айда следом за войсками!

— Куда, государь? — спросил Никифор.

— Велено всему войску от Угры отступать!

— Дозволь спросить: кем велено?

— Великим князем Иваном Васильевичем, ещё кем же?

— А пошто? Зачем?

— Ты, старче, — запылал гневом сын боярский, — с бабой на базаре торгуешься? Али начальника своего слушаешь?! Собирайся живо!

Ускакал сын боярский, переглянулись недоумённо пушкари.

— Может, — предположил Собинка, — на место ладное для боя идёт великий князь?

— Здесь чем худо? — вопросил Никифор.

Приказ об отходе от Угры был внезапным и непонятным. Потому породил множество разных толков и пересудов.

Кто слабее духом, возрадовался:

— Договорились небось великий князь с Ахматом-царём. Слава тебе, господи, скоро будем дома!