Пушкарь Собинка - [22]
— Ну, ребятушки, — сказал Никифор, — не иначе, быть ночью знатному морозу.
— К тому идёт… — согласился Герасим.
И точно. Забрезжил рассвет — высыпали ратники обоих войск, каждый на свой берег. Не осенняя свинцовая вода разделяет их. Под восходящим солнцем сверкает, искрится молодой лёд. Точно ослепительная семицветная радуга упала и разбилась на мелкие-мелкие кусочки.
Стала Угра.
Случилось то месяца октября в двадцать шестой день.
Не было криков и шума ни на русском берегу, ни на ордынском. И тут и там понимали: близится решающий час.
Собинка не утерпел. Сбежал к самой реке, постучал каблуком сапога по льду. Откликнулся лёд тонким звоном. Не обозначилось на нём и малой трещины.
— Осторожней, милок! — предупредил Никифор.
— Я потихонечку… — пообещал Собинка.
Стал на лёд одной ногой, потом другой. Подпрыгнул легонечко.
— Держит! — крикнул.
Хотел ещё сделать шаг вперёд. Вдруг свистнуло что-то поблизости. И будто кто дёрнул за бок. Глянул изумлённо. Клок Никифорова старого зипуна вырван.
— Берегись! — закричали сзади. Голоса Никифора и Герасима тревожнее других.
Посмотрел на правый берег. Оттуда в него целят из луков. Заторопился назад. Ноги скользят по льду. Ещё несколько стрел свистнуло и пролетело совсем рядом.
Выкарабкался на берег. Скатился в окопчик, что был вырыт для Вепря. Никифор с Герасимом бранятся.
Отдышался Собинка. Чего греха таить, сам струхнул. Объявил:
— Лёд крепкий.
— Ты — не конник, — сказал Никифор. — Но так пойдёт, скоро пожалуют к нам лиходеи. Надо готовиться!
Продумано всё было заранее. Угра станет — опять передвинуть пушку. Обмануть памятливых врагов. Будут ждать грозные выстрелы с мысочка, поросшего ивняком, а ударит Вепрь из нового своего пристанища.
Никифор с Герасимом загодя его старательно оборудовали, шагах в пятидесяти от прежнего. Вырыли окопчик для пушки у самого берега. О двух ступеньках. На нижней скрыт Вепрь. А как понадобится — наготове верхняя ступенька. Выкати на неё пушку — открыты река и правый берег. Целься и пали метче!
Ночью перетащили Вепря. Перевели лошадей с припасами.
Работящий хозяйственный Герасим предложил:
— Хорошо б соорудить землянку. Теплее было бы и покойнее.
Никифор согласился:
— Стоять тут едва ли долго. Однако к чему мёрзнуть?
Вырыли землянку. И в пору.
Лёг пушистый и глубокий снег. Стало всё по-зимнему. Крепчал мороз. Солнце утрами поднималось в студёном тумане. В иные дни ровно молоком застилало и реку и леса вокруг — с трёх шагов человека не разглядеть. От жестокого холода трудно было дышать и даже смотреть.
Мёрзли воины на левом берегу.
Но ещё сильнее — на правом.
Русские ратники получали из обоза еду для себя и корм для коней.
Ордынские — нет. Всё, что можно, давно вокруг пограбили. Теперь сидели голодом. Неприхотливые и выносливые их кони и те вконец отощали, начали гибнуть от бескормицы.
Ведали о том на русском берегу. Говорили:
— Воистину, не всё коту масленица — настаёт великий пост.
Месяца ноября в третий день держал лёд Угры-реки конного всадника. Столь крепок стал.
Никифор за ужином подле костра — один бок огнём горит, другой на морозе стынет — упредил Герасима с Собинкой:
— Теперь, мужики, надо беречься. Особливо ночью и под утро.
И впервой, не любил того Никифор, зарядил Вепря с вечера.
Ответил на молчаливый вопрос Собинки:
— Хоть и морозно, а сухо. Пороху при хорошо промасленном пыже сырость не грозит. А её опасайся более всего. Она нам, пушкарям, первый враг.
Бесновались, злобились пуще прежнего на правом берегу. Кричали ругательства. Грозили жестокой расправой.
Четвёртая неделя-седмица истекала с того дня, когда вышло на Угру ханское воинство.
И всё то время оно без победы — русские без поражения.
Первая сторо́жа подле пушки самая лёгкая. Не так спать охота, как под утро. На неё всегда ставил Никифор молодого пушкаря. Собинка тому всячески противился. Обижался.
— Может, мне при вас сделаться кашеваром? — ворчал однажды. — Али портянки стирать?
— Глупый, — отозвался Никифор. — Нам с Герасимом проще одолеть сон. Чего тебя мучить понапрасну? А караулить пушку надобно во всякое время. Она словно бельмо на глазу врагам. Могут удумать любую пакость. Потому в свою сторожу гляди в оба и ушки держи на макушке. Не ровен час, пожалуют нежданные гости.
— Нешто слепой я али глухой, — пожал плечами Собинка. — Разгляжу всадника, хоть и одного, на белом-то снегу. И услышу…
Никифор объяснил терпеливо и без гнева:
— Разве о всаднике речь? Кто его и зачем пошлёт? У басурман другая привычка. Когда надо, ровно тени ползут-крадутся. И стражу кинжалами колют. Охнуть не успеешь, как отлетит твоя душа к господу богу. Я и то дивлюсь, что покуда всё тихо-спокойно. Только обманчива та тишина. И в любой час нежданно может обернуться кровью…
Посмотрел Собинка на реку, выругал себя мысленно: как сам не догадался о главной опасности? Кажись, ума на то большого не надо.
Ничего не сказал Никифору.
Однако первую ночь провёл тревожно. Всё чудились враги, кои то по реке стелются, то вовсе вблизи таятся за деревьями и кустами. И вот-вот с кинжалами своими острыми кинутся на людей, приставленных к грозному Вепрю.
В жар на морозе кинуло Собинку от таких страхов. И разбудил он до сроку Герасима, чем крайне того изумил.
