Пурпурная линия - [121]

Я был поражен. Это, естественно, в корне меняло все дело. Вопрос о престолонаследии перестал быть проблемой. Катценмайер был прав. После смерти Генриха первый сын Габриэль по закону становился наследником короны. Юридические условия расторжения первого брака Габриэль были призваны обеспечить именно эту цель. К тому же Генрих всерьез думал жениться на Габриэль.

Но тогда на каком основании Морштадт заставил Баллерини сказать, что король никогда не женится на Габриэль? Неужели он не читал книгу Деклозо?

То, что он был знаком с книгой Луазлера, я выяснил очень скоро. То, что в рукописи прозвучало во время допросов из уст Рони и Ла-Варена, было слово в слово списано у Луазлера. Работа Луазлера даже одним своим названием была похожа на расследование преступления: «Gabrielle d'Estrées: est— elle morte empoisonnée?» Была ли отравлена Габриэль д'Эстре? Ответ я знал из разговора с Катценмайером. Луазлер был осведомлен о мельчайших деталях того, о чем Катценмайер сказал лишь вкратце: не было убедительных мотивов покушения на жизнь герцогини. Кроме того, симптомы, которые проявились у Габриэль перед смертью, полностью соответствовали клинической картине эклампсии. Я прочел статью из «Dictionnaire des sciences médicales» [17], которую Луазлер приводит в обоснование своего утверждения.

«Во время беременности и особенно незадолго до родов женщины часто страдают от судорог… Есть, однако, особый род судорог, которые напоминают истерические или эпилептические припадки, хотя они не суть проявления истерии или эпилепсии. Если судороги слабы и появляются перед самыми родами, то они сопровождаются ощущением сдавления в горле или чувством кома, который поднимается к горлу от области пупка или из груди. Если же судороги очень сильны, то они всегда сопровождаются потерей сознания, что расценивается как эпилептический припадок. От последнего это заболевание отличается не только своей длительностью, но и такими сопутствующими проявлениями, как лихорадка с бредом, заторможенность, икота и т.д.».

Картину именно такого приступа содержит абзац, описывающий последние часы жизни Габриэль.

«Время от времени было слышно, как одновременно трещат все ее суставы и выворачиваются все члены. Потом все ее тело выгибается дугой, и поэтому больную пришлось привязать к кровати, из которой она в противном случае непременно бы вывалилась. В те моменты, когда этого меньше всего ожидали, ее голова внезапно склонялась вперед, почти касаясь колен, или, напротив, запрокидывалась, едва не доставая до пяток…»

Мне вспомнилось наблюдение Баллерини. Я достал рукопись и поискал нужное место. «Есть яды, которые вызывают судороги, но ни один из них ей дать не могли. Он не знает ни одного случая, когда преднамеренное отравление не начиналось бы с рвоты. Болезнь, которой страдает герцогиня, началась у нее внутри, этот яд ее организм произвел сам». Виньяк не поверил ни одному слову… Но Баллерини оказался прав. Мало того, предвестники и ранние проявления болезни соответствовали болезни, которой страдала Габриэль: утомляемость, озноб, боль в конечностях, приступы удушья, головная боль, нарушения зрения, головокружение, утрата зрения и слуха. После того как я дочитал до конца выдержку из статьи в медицинском словаре, у меня не осталось сомнений в правильности выводов Луазлера: герцогиня умерла от приступа эклампсии.

«Частичные судороги не вызывают тревоги. Но общие судороги часто оказываются фатальными, и от них умирают многие женщины. Морисо считает наиболее опасными судороги, которые развиваются после смерти плода в чреве матери».

Я вышел из библиотеки и направился на поиски ресторана. Я гоняюсь за призраком. Кошинский был прав, когда назвал рукопись Морштадта салатом из текстов, фрагментом романа, составленного из исторических источников, не выдержавшего собственной тяжести. Поэтому Морштадт и не смог его закончить. Генрих, без сомнения, женился бы на Габриэль, если бы та не умерла от известной болезни. Что же касается картин, то последние документы, которые ждут меня в библиотеке — спорное исследование и запыленные донесения, — поставят точку в этом деле. В деле? Не было никакого дела.

Мое разочарование улеглось от превосходного обеда, а графинчик вина представил подготовку к работе в Брюсселе не в таком мрачном, как раньше, свете. Брюссель находится всего в трех часах езды отсюда. Там, в доме коллеги, меня ждет уютная квартирка. Во Фландрии есть на что посмотреть — Гент, Антверпен, Брюгге, да и сам Брюссель, который не так плох, как отзывался о нем Кошинский.

Еще один краткий визит в Лувр на следующий день, и на этом мой экскурс во французскую историю можно считать законченным. Да, втайне я испытывал некое удовлетворение от того, что обе дамы, несмотря на все сведения, которые я о них собрал, сохранили свою таинственную ауру. Мне не удалось снять непроницаемую завесу, которая закрывает их уже несколько столетий.

Морштадт тоже хотел разгадать тайну картин, но он выбрал неверный путь. Его рукопись в двух важнейших пунктах противоречила официальным историческим описаниям. Он утверждал, что Генрих не собирался жениться на Габриэль, и поэтому отравление было совершенно излишним. Оба допущения были недоказуемы. Однако в некотором смысле они относились не только к заказанной картине, но и к другому своеобразному портрету из Лувра. Я достал из кармана свой рисунок, присмотрелся к его симметрии и уставился на вопросительный знак, поставленный мною на пересечении линий, разделяющих разные возможности. Что хотел художник сказать этой картиной? Когда он ее написал? И главное — зачем? Было ли это своего рода ответом на заказанный портрет? И какую цель преследовал Морштадт своими утверждениями? Не просмотрел ли я какую-нибудь важную деталь картины?