Пурпурная линия - [113]

Я читал, испытывая всевозраставшее беспокойство. Морштадт ничего не выдумал. Я был уверен, что если покопаюсь в лежавших передо мной томах, то найду там и другие свидетельства, которыми он пользовался. Решившись, я отнес тома, относящиеся к 1598—1599 годам, на ксерокс и скопировал все страницы. Когда я получил копии, мною вновь овладели сомнения. Естественно, я шел по следу Морштадта. В конце концов, он был историком и даже членом общества историков, которому, естественно, он сообщал о результатах своих исследований. Без сомнения, он внимательно и тщательно изучил современные источники и доступную библиографию. Мне надо на месте поискать, что ему удалось найти и где в его рукописи имеются пробелы и лакуны.

Я сдал книги и покинул библиотеку. Улицы Фрейбурга опустели от невыносимой жары. Отсутствие студентов, которые обычно толпятся вокруг библиотеки, напоминало о безлюдных окрестностях американских колледжей во время летних каникул. Велосипедные стойки, обычно облепленные, как магниты, двухколесными скакунами, выглядели осиротевшими. В городе не осталось никого, кроме немногочисленных туристов и не склонных к путешествиям местных жителей. В мастерской я получил рукопись и переплетенную копию, потом купил большой конверт, вложил в него оригиналы документов и пустился на поиски почтамта. Прежде чем запечатать конверт и отдать его служащему почтамта, я положил в конверт лист бумаги с найденным мною у Этуаля оригиналом стихотворения. Кошинский порадуется, получив такой подарок.

Вернувшись в гостиницу, я обдумал свои дальнейшие действия. Обширные поиски потребуют нескольких недель, если не месяцев. Рукописи было приблизительно сто лет, описываемым в ней событиям и того больше — около четырехсот. Море обзорной литературы по этому поводу попросту необозримо. Появилось ли в литературе, посвященной Габриэль д'Эстре, что-то новое с начала двадцатого века, было очень легко выяснить. Проще всего было навести справки у специалиста, историка или биографа Генриха IV. В беседе с историком можно было установить, насколько правдивы детали, сообщенные в рукописи. Выяснение имен исследователей, работающих в этой области, не должно было занять много времени. Мне не раз приходилось проделывать такие вещи. Ни один из таких специалистов не должен был отказать мне в краткой беседе по поводу Габриэль д'Эстре. Но сначала надо было точно сформулировать вопросы.

Я взял лист бумаги и набросал обе возможности, которые, какими бы несовместимыми они ни казались, мирно уживались в рукописи Морштадта. Кроме того, была теория отравления, которой столь твердо придерживался и Кошинский. Я перечислил его аргументы. Только смерть Габриэль могла помешать женитьбе короля на ней. Обстоятельства смерти были в высшей степени необычайными. Лечившие герцогиню врачи впервые столкнулись с таким случаем. Последний раз Габриэль ела в доме одного итальянца, которого надо рассматривать как вассала Фердинанда. Фердинанд же, судя по всему, решал и другие проблемы с помощью яда. Для Папы Римского проблема Габриэль д'Эстре перестала существовать еще до того, как он мог любым естественным путем получить извещение о ее смерти.

Морштадт, однако, вставил в свою рукопись элементы, которые прямо противоречили теории отравления. Правда, все эти противоречащие аргументы вложены в уста вымышленных персонажей. По этой причине Кошинский посчитал их несостоятельными и отмел в сторону. Но какую цель преследовал этим приемом сам Морштадт? Быть может, Кошинский прав, и Морштадт своей теорией загнал себя в угол неразрешимых противоречий? Мысль о том, что Генрих отослал свою возлюбленную в Париж, чтобы отдать ее в руки заговорщиков, казалась мне все более абсурдной. То, что король изменил свои матримониальные планы, еще не значило, что надо было при этом травить Габриэль. Может быть, конечно, что именно так все и было, но мне такая возможность казалась в высшей степени маловероятной. Зачем ему надо было это делать? Нет, такая мысль была совершенно отталкивающей и неверной. Было также вложенное в уста Баллерини утверждение о том, что король никогда не совершит политическую глупость, принеся безопасность своего государства в жертву сердечным делам. И женитьба на Габриэль представлялась чистейшим политическим безумием. Основываясь на этой фабуле, Морштадт построил интригу вокруг картины, которая была заказана Виньяку. Очень интересно, что в этой ситуации возникли две возможности: либо картину заказала сама Габриэль для того, чтобы показать королю абсурдность ситуации, в какой она оказалась, и принудить Генриха открыто признаться в этом, либо картина была орудием провокационной кампании, которую вели итальянцы против непомерных притязаний Габриэль.

Меня удивила своеобразная симметрия возможностей, которую я даже отобразил на бумаге. Неясные обстоятельства смерти Габриэль и загадочные портреты позволяли составить уравнение с четырьмя неизвестными и двумя возможными решениями. Либо Генрих действительно намеревался жениться и исполнению этого решения помешало отравление. В этом случае заказ на картину в пропагандистских целях сделали итальянцы. Либо Генрих обманул Габриэль, подвел ее, и в таком случае покушение на ее жизнь теряло всякий смысл, поскольку свадьбы все равно не было бы. При втором варианте заказ картины мог быть военной хитростью со стороны Габриэль. Возможно, она чувствовала, что король одержим сомнениями и в связи с этим оттягивает свадьбу. Габриэль потеряла контроль над собой и инсценировала скандал на королевском банкете в канун Великого поста. Естественно, этот подход нашел свое отражение и в рукописи. Об этом прямо говорит в последней сцене Сандрини. Виньяк не поверил ни одному его слову. Однако в рассказе обе эти возможности не были развиты и не получили своего решения.