Пурпур и яд - [16]

Вот этот встрепанный, застрявший между двумя камнями шар — «сирота». Созревая, он отрывается от своего корня и скитается, гонимый ветром, перекатывается из ложбины в ложбину, от одного куста к другому, словно ищет родное становье. А эти зеленоватые кустики, поднимающиеся то здесь, то там в волнах белесого ковыля, Савмак назвал «киммерийцами».

Было когда-то такое могущественное племя, которое владело степью от Истра до Танаиса и питалось молоком кобылиц. Гордые своей силой, отравленные ядом могущества, киммерийцы бросили вызов самим богам. Они потребовали у них бессмертия. Разгневался Папай и иссушил степь. Она покрылась морщинами, как лоб столетнего старца. Сгорел ковыль. Высохли реки. Звери и птицы ушли в леса и горы.

Напрасно упрашивала Папая Апи, его добрая супруга, не таить зла на землю, породившую киммерийцев. Папай был неумолим.

II прилетает к нему в небесный чертог Сколот, птичка, вьющая гнезда на крутых берегах. И жалуется она Папаю, что в стране, где она теперь живет, земля тверда как камень, студеный ветер пронизывает насквозь и птенчики превращаются в льдышки.

Не выдержал Папай. Из его глаз, огромных и темных, как грозовые тучи, хлынули слезы. Высохшие русла степных рек наполнились светлой влагой. Поднялся ковыль. На том месте, где пали рассеянные Папаем киммерийцы, выросли кустики, наполненные ядовитым белым соком. Звери и птицы обходят их.

И не было лишь в степи человека. Тогда Папай спустился на землю и соединился с прекраснейшей из рек Борисфеной (эллины называют ее Борисфеном, а северные варвары — Данаприем). От этого брака родился Тарги, получивший от Папая лук со стрелами и власть над степными зверями и птицами. У Тарги-сая было три сына: Липак, Арпак и Колак. Бросил им Папай с неба секиру, ярмо, соху и чашу, чтобы они могли вырубать леса, запрягать быков, вспахивать землю и доить молоко кобылиц. Были эти вещи из чистого золота, иначе не привлекли бы они грубых охотников.

Потянулся к золоту Липак, и вспыхнуло оно ярким пламенем, обжигая ему лицо и руки. Арпак поплевал на ладони и подступил к небесным дарам. Загорелись они и опалили Арпаку волосы (до сих пор его сыновья плешивы). И только Колаку золото далось в руки. Он унес его к Борисфене, там, где пороги, и воздвиг там свой шатер.

От Колак-сая и происходят саи, которых эллины называют царскими скифами. Сами же они именуют себя сколотами в честь птички, вернувшей степи расположение Папая.

Митридат был захвачен красотой и скупой силой скифской легенды. Он удивлялся тому, что учителя-эллины, забивавшие ему голову мельчайшими подробностями о своих богах и героях, не обмолвились ни единым словом, что у скифов есть мифы. Они считают скифов варварами, полагая, что варвар во всем ниже эллина и должен быть его рабом. Но не восходят ли эллинские мифы ко временам того же варварства, когда птицы умели говорить, а люди летать, когда с неба падали вещи из золота, которым еще не знали названия и цены.

У костра, метавшего искры в ночное небо, за ритоном, переходившим из рук в руки, текла неторопливая беседа. Оба изгнанники, лишенные отцовского крова и материнской ласки, они ощущали себя братьями. Прислушиваясь к скифской речи, Митридат находил много общего со своим родным персидским языком. Присматриваясь к поведению Савмака, он узнавал своих предков, какими они были четыреста лет назад. Видя, с каким почтением и любовью скиф относится к псу, Митридат вспоминал рассказ о царе Дарий, считавшем достаточной причиной для объявления войны Карфагену то, что карфагеняне ели собак. Эллины не ели собак, но они их презирали. Они называли синопейца Диогена собакой, потому что он бросил вызов их утонченному и лживому образу жизни.

Погрузив пальцы в густую шерсть собаки, Митридат обратился к ней с шутливой речью:

— Чем, Тавр, ты хуже их? У тебя тело покрыто шерстью. Ты не умеешь говорить. Но ты не кусаешь друзей и не знаешь, что такое ложь. Ты благороден по природе, Тавр. И мои предки ценили твою жизнь в тридцать раз дороже, чем жизнь человека.

Тавр крутил хвостом, стараясь прижаться кудлатой головой к бедру Митридата! Савмак улыбался.

— Он понимает тебя, хотя ты говоришь, а не лаешь. Так и люди, говорящие на разных языках, могут стать друзьями.

— Ты прав, Савмак, — соглашался Митридат. — Надо сохранить нашу дружбу. Настанет время, и я вернусь в Синопу, а ты в свой Неаполь. Я пошлю тебе письмо: «Савмак-сай! Враги угрожают моей жизни. Помоги!» Явишься ли ты?

— О Митридат-сай! — воскликнул скиф. — Явлюсь, если и останусь просто Савмаком.

Он подошел к камням, наклонился и поднял обеими руками колючий шар. Сделав усилие, он разорвал его. И оказалось, что это две сцепившихся «сироты».

— Так и мы с тобою, — продолжал Савмак. — Ветер оторвал нас от родных корней, но мы нашли опору друг в друге. Если нас разделит судьба… — он бросил колючие растения, и они тихо покатились по примятому ковылю, — останется память!

Он вытащил меч и сделал острием глубокий надрез на левой руке. Капли крови выступили на загорелой коже. Савмак повернул руку, и они потекли в подставленный Митридатом ритон. Потом Митридат провел мечом по своей руке, и их кровь слилась как весенние потоки.