Пурга в ночи - [7]

— Наконец-то явился. А я уже думал, что ты о нас забыл. — Белозубая улыбка Галицкого покоряла.

— Не верь ему, Сергеевич, — сказал Бучек, и его корявое лицо тоже расплылось в улыбке. — Мы тут пари с ним держали, когда ты придешь. Я ставил на сегодняшний вечер. Так что за тобой, Мефодий, пачка табаку.

— Ладно, — Галицкий жадно потянулся к Мандрикову. — Ну, рассказывай, как там вы? Что делаете?

— Сначала вы скажите, как себя чувствуете? — Мандриков видел, что шахтеры заметно поправлялись. Правда, лица их еще хранили следы побоев и лишений.

— Да Нина Георгиевна мертвого на ноги поставит, — Бучек с благодарностью посмотрел на нее. — Ходит за нами, как за младенцами.

— Вы хуже. Те послушнее, да и нашлепать можно, чтобы лежали. А эти все норовят встать. Я даже подозреваю, что без меня они все время на ногах.

Бучек и Галицкий заговорщицки переглянулись и засмеялись.

— Напрасно торопитесь, товарищи. Вы очень нужны. Поэтому надо лечиться серьезно и слушаться Нину Георгиевну.

— Через три-четыре дня они смогут ходить, — пообещала Нина Георгиевна. — А через недельку будут здоровы.

— Долго ждать, — вздохнул Галицкий.

— Надоело бездельничать, — в тон ему проговорил Бучек.

— Бездельничать больше не придется, — пообещал Мандриков. — Я вам сейчас расскажу, что мы за эти дни сделали.

— А я пока приготовлю чай. — Нина Георгиевна вышла из комнаты.

Бучек посмотрел ей вслед и зашептал:

— Слушай, Сергеевич, эта женщина — чудо. Ухаживает за нами, как сестра, как мать родная. Не знаем, как и благодарить ее. Не верится, что она жена колчаковского жандарма, не верится, что она по приказу за нами ходит.

— Не по приказу, Василий, — покачал головой Мандриков. — Она сама предложила вас сюда перенести и ухаживать за вами.

— Ну-у-у? — протянул Галицкий.

— Вот это да… — покачал головой Бучек.

— Женой-то Струкова она недавно стала, — сказал Мандриков. — Да и он… впрочем, об этом потом. Слушайте и судите, правильно ли мы поступили.

Михаил Сергеевич подробно рассказал о делах ревкома со времени переворота. Шахтеры одобрили все решения, только Бучек заметил:

— Поторопиться надо с учетом и с расценкой продовольствия. Его в Ново-Мариинске маловато.

Нина Георгиевна внесла На подносе чашки с чаем и горку свежего печенья. Мандриков не отпустил ее на кухню. Они пили чай, болтали о пустяках. Мандриков уклонился от дальнейших серьезных разговоров. Шахтеры еще были слабы. Вскоре он с ними распрощался.

В Кухне Михаил Сергеевич остановился.

— Спасибо вам, спасибо за товарищей. Трудно, конечно, но…

— Нет, нет, — перебила его Нина Георгиевна. — Это для меня самое, самое… — она не сразу нашла нужное слово, — это для меня самое необходимое, хорошее. Наконец-то я вижу, знаю, что нужна людям, что могу Для них что-то сделать, наконец-то я почувствовала, что я человек, человек, как все… — Она говорила быстро, и в глазах стояли слезы счастья. — Я, я теперь всегда буду с вами.

— Конечно, хорошо, — Михаил Сергеевич старался ее успокоить. — Не плачьте, не надо…

— Не буду, — улыбалась Нина Георгиевна, — не обращайте внимания. Женская слабость.

— Вы сильная. Вы очень сильная и хорошая. — Он схватил ее руки, крепко, крепко пожал и вышел.

…В хибарке Клещина пахло крепкими духами. Мандриков остановился на пороге. Значит, здесь Елена. Он слышал только свое сердце. Сжимая пальцами тонкий косяк перегородки, спросил в темноте:

— Вы?..

— Да, я здесь, — откликнулась невидимая Бирич, и Михаил Сергеевич услышал, как ему навстречу зашелестело платье. — Я пришла к вам… навсегда…

— Кто еще здесь, зажгите, пожалуйста, свет! — попросил он.

Жена Клещина зашуршала спичками. Вспыхнул желтый огонек, и в его неверном свете Михаил Сергеевич увидел Елену Дмитриевну.

Ее пышные медно-красные волосы казались червонным золотом. Высокая, стройная, она стояла в двух шагах и выжидающе смотрела. Лицо у нее было виноватое. Мандриков знал, что тревожит ее: не прогонит ли он. Ему хотелось броситься к ней, обнять, благодарить. Но Михаил Сергеевич сдержался. Сбрасывая кухлянку, он сказал жене шахтера:

— Ваш муж дежурит в ревкоме. Просил принести ему поесть.

— Я сейчас, я мигом, — заторопилась она, что-то собирая в узелок, но Мандриков уже не замечал ее. Он бросился к Елене.

— Пришла…

— Миша, — выдохнула она и прижалась к нему. — Мой… люблю… очень люблю… мой…

Она нашла его губы. Оба не слышали, как Клещина выбежала из домика. Елена обхватила голову Мандрикова и, смотря в его глаза своими зеленоватыми, быстро заговорила:

— Вот мы и вместе. Как я мечтала, как я хотела этого! Ты знал об этом, догадывался? Я все эти дни ждала тебя. Как только узнала, что ты ушел из управления, прибежала сюда. Как долго ты шел! Не надо и говорить ничего — не надо. Я люблю тебя, такого сильного и мужественного, и хочу быть твоей, только твоей женой, другом, любимой. — Она подбежала к лампе и погасила ее…

Мандриков лежал рядом с Еленой. Ее сильная, горячая, нежная рука гладила его.

— Я счастлива, очень счастлива. Ты ведь не презираешь меня, что я вот так пришла к тебе и стала твоей. Я слушала тебя на митинге, ты говорил о счастье. Каждый человек должен бороться за свое счастье. Я тоже борюсь за свое. Ты — мое счастье. Какой я была до встречи с тобой? — Она подумала и ответила себе: — Несчастной. И как я ненавижу Трифона. Я готова сама, вот этими руками, — Мандриков почувствовал, как на его обнаженном плече сжалась в крепкий кулак ее рука, — уничтожить его. Да, да, уничтожить. Это мразь, слизняк. Он отравлял мне всю жизнь. — Она брезгливо вздрогнула. Голос ее стал жестким. — Я буду очень рада, если вы расстреляете его.