Пульс памяти - [26]

Сквозь белый рой метелицы, казалось мне, я подошел и к комендантскому окошечку… Да, да, к тому самому, я не мог его забыть…

И сквозь роившиеся снежинки, сдавалось, глянуло на меня из окошечка лицо.

И то, что оно тоже оказалось тем самым — бровастый квадрат лица в полуовале окошка, — лишь усилило во мне это ощущение невидимой шелестящей метелицы, белой, как дым, и непрозрачной.

Мне показалось, что все эти годы дымная метелица так же постоянно жила во мне, как жила в этом полуовале, словно в рамке, жесткая угластость одного и того же комендантского лица. Будто и не кончалась война, будто и не переставали говорить люди людям короткое, как замах, и нестерпимо болезненное:

«Не до чувств».

Вот сейчас, мерещилось мне, квадрат насупленно повернется на мой стук, метнет из-под нависших бровей две вороненых иголки и выколет, вышьет мертвым по живому:

«Найти могилу отца?.. А в дезертиры тебе не хочется?»

И желтый палец каблучком ногтя потопчется по моему отпускному билету:

«Тебе надлежит быть…»

И я медлил со стуком.

Нет, я знал, что ничего подобного не произойдет, мне ведь нужна была теперь не отметка, оправдывавшая суточное опоздание к месту службы, а просто разрешение на получение билета в воинской кассе. Я медлил со стуком в заляпанную пальцами фанерку потому, что был до глубины взволнован. Меня растревожили и внезапно пришедшие на память слова матери, и то, что я снова оказался у памятного окошечка, и — наверное, больше всего, — что передо мной опять появилось это знакомое, не по-доброму запомнившееся мне лицо.

Я пристально разглядывал его, воткнутое в какие-то бумаги, и не сразу обратил внимание на погоны. А бывший старший лейтенант уже, оказывается, стал майором. Вроде бы ничего удивительного, а я удивился. И не сразу понял, что удивление мое объясняется душевным состоянием: мыслями и сердцем я все больше отдавался давнему, возвращаясь в тот, самый горький для меня сорок четвертый: и время тогда тоже было летнее; и с той же площади, через те же двери и залы я проходил к воинским кассам; и так же переплетались во мне надежды, взволнованность и сомнения.

И, наконец, это лицо…

Незаметно для самого себя я, как с улицы на улицу, перешел из настоящего в прошлое, в очень знакомое, словно бы уже обжитое прошлое, и вдруг — на тебе: здесь не все так, как, было. Старший лейтенант стал майором. Перемена!

Ну, а человек?.. Изменился ли он? Тронута ли временем не форма, а суть? Если же тронута, то в какой степени? В какой степени, вспомнилось мне чье-то выражение, орошена — если она была — пустынная засушь в человеке? Или — напротив: насколько осушены заболоти?

Я постучал пальцем по фанере — майор поднял голову, а потом поднялись и его веки. Получилось так, словно глаза у этого человека открывались лишь при определенном положении головы.

Майор протянул руку — я подал ему отпускной билет. Он взял его, скользнув взглядом по мне, а затем по бумаге, наклонился над столом. Но внезапно опять поднял голову и уже более пристально посмотрел на меня. Глаза спокойные, совсем не колючие. И очерченность лица как бы иная, более мягкая…

«Откуда пришла смягченность? Новый, изнутри, свет родил ее или это работа времени?»

Вопрос возник в уме не сам по себе, а, видимо, оттого, что мой взгляд успел уже заметить и чуть удлиненный висок майора. Ровно и резко подбритый, висок был снизу матово-бел.

Майор тем временем что-то черкнул на обороте моего отпускного билета и протянул его мне. И опять, еле приметно щурясь, задержал на мне взгляд.

Он, видимо, о чем-то спросил бы меня, но я, движимый не то смущением, не то растерянностью, поспешил отойти от комендантского окошка.

И все же я услышал долетевшее до меня из полуовала:

— Касса напротив, товарищ старший лейтенант.

«Напротив» означало в противоположном конце зала, и я не торопясь пошел к такому же окошечку, одиноко и пусто глазевшему на меня с самой середины невысокой глухой стены.

Взяв билет, я направился к выходу и тут снова увидел майора. Он тоже шел к выходу из зала, только от «своей» стены.

Перехватив его взгляд, я понял, что он заговорит со мной. И почти тотчас услышал глуховатый «гхающий» голос, мгновенно выдававший в коменданте украинца:

— Я гхде-то вас видел, товарищ старший лейтенант. Не припомню, гхде и што, а лицо, хоть убей, знакомое. И даже вроде фамилию такую слыхал. Но то ли память отшибло, то ли какое совпадение?..

В окошечке, за столом майор представлялся мне низкорослым и коренастым, а сейчас передо мной стоял подтянутый, выше среднего роста мужчина неширокой кости, но — чувствовалось — крепкой кладки. Сапоги, галифе, гимнастерка — все как-то тянулось на нем вверх, ладилось одно с другим, делая майора по-военному красивым, даже чуть щеголеватым. Левую руку майор держал на ремне, подвернув большой палец под начищенную бляху, а правую протянул мне и назвал себя:

— Майор Кривеня.

И добавил:

— А то неравноправно получается: я вашу фамилию из документа знаю, а вы должны с иксом-игреком разговаривать.

В уголках его рта мелькнула тень смущенной улыбки, но смотрел он на меня чуть грустно и настороженно. И вдруг спросил:

— Вы в сорок первом под Белостоком, точнее, в Супрасле не были?