Пулковский меридиан - [195]

Признание Елизаветы Трейфельд, несмотря на его известную наивность, оказалось весьма обоснованным и точным. Подтвердилось, что ее муж, Трейфельд А., находился за линией фронта; бывшего же графа Нирода не успели разыскать до двадцатого числа, и он, таким образом, остался в захваченном белыми Детском. Что касается второго брата — Трейфельда Николая, то в ночь с восемнадцатого на девятнадцатое октября он уже был арестован в Пулкове Особым отделом 2-й дивизии по полученным на месте данным и оказался весьма опасным шпионом и диверсантом.

Глава XXXI ПУЛКОВСКИЙ БОЙ

Весь день восемнадцатого, потом девятнадцатого, потом двадцатого Родзянко бросал свои вторую и третью пехотные дивизии на части красного центра. Маленькие деревушки, расположенные за Пулковом на обширной покатой равнине, переходили из рук в руки. Многие из них горели.

Вова Гамалей, нашедший для себя очень удобный и совершенно скрытый от домашних наблюдательный пункт на крыше главного здания, за одной из труб, видел отсюда столбы дыма, поднимающиеся над Туйполой, Рехколовым, Венерязюми. Там и здесь, то ближе к парку, то дальше от него, на фоне туч лопались шрапнели. Все время перекатывалась винтовочная стрельба. Работали то два, то три, то сразу пять или шесть пулеметов. Очень далеко на поле в бинокль можно было заметить крошечные фигурки, перебегающие вперед и назад редким пунктиром цепей.

Иногда, когда налетал южный ветер, стрельба слышалась яснее, и по временам среди ее раскатов струи воздуха доносили до Вовиного слуха что-то вроде дальнего стона: это части шли в атаки и контратаки, это люди неистово кричали «ура», бросаясь к окопам противника.

В конце концов линия фронта закрепилась вдоль самого Волхонского шоссе.

Двадцатого числа дым от пожаров заклубился и влево, над парками Детского Села. Части белой дивизии Ветренки (им уже семнадцатого был отдан приказ, взяв Тосно, перерезать Николаевскую дорогу) овладели бывшей царской резиденцией. Белые ворвались в Детское, разлились по Павловскому парку, рванулись еще дальше. Передовые части их докатились до деревни Московская Славянка. Телеграфные столбы «Николаевки» видны были отсюда простым глазом. Справа, в каких-нибудь четырех или пяти верстах, виднелись дымящиеся трубы, кирпичные корпуса, портальные краны Ижорского завода, низкие домики рабочего поселка Колпино. А за ним, еще за несколькими верстами пустырей, извивалась Нева.

Двадцатого к вечеру наскоро исправленная Детско-сельская радиостанция оповестила весь зарубежный мир, что он — накануне великих событий. Над рабочим Питером занесен меч. Завтра или послезавтра в грохоте, в пальбе он опустится. Рекой хлынет кровь…

Двадцатого днем сотни хорошо одетых, торжествующих людей в мягких фетровых шляпах, в котелках, в теплых меховых шапках спорили в Гатчине, в Ямбурге за места в поездах, которые должны быть завтра отправлены к белому Санкт-Петербургу. Они кричали, жестикулировали, возмущались. Они платили бешеные деньги проводникам вагонов, носильщикам: у них были огромные чемоданы, набитые материей, сахаром, консервами, вином. Ведь в Питере — голод. Первый, кто привезет туда продукты, обувь, одежду, — сорвет сумасшедшую прибыль. Каждый хотел ее сорвать.

Двадцатого днем по улицам Петрограда все еще двигались туда и сюда небольшие отряды вооруженных рабочих. Эти не способны были к фронтовой службе, но дело им нашлось тут, на месте. Старики, женщины, подростки шли в ногу, пошатываясь порой от голода и напряжения, но старательно выдерживая шаг. Они занимали назначенные им места в бесчисленных крепостцах и редутах, за дровяными баррикадами, позади парапетов набережных.

Кое-где еще рыли землю, громоздили насыпи, натягивали проволоку. Всюду, оглядывая каждый двор, кидая тревожные взоры на окна домов, ходили патрули — матросы, рабочие, красноармейцы. Говорили о только что открытом заговоре. Хотя над окраинами с утра, понапрасну бросая листовки, кружил прилетевший с залива белый самолет, на углах улиц, в заводских дворах и цехах, в коридорах казарм и учебных заведений — всюду люди, сдвигая брови, читали еще и еще раз все те же скупые, горячие ленинские строки: «Товарищи! Решается судьба Петрограда! …Бейтесь до последней капли крови, товарищи… победа будет за нами!»

Одни стояли так и читали, а другие в это время встречались на площадках неметеных, холодных лестниц, тихонько проникали в соседские квартиры, недоверчиво озираясь, засматривали друг другу в глаза, ожидая новостей, слухов.

— Георгий Ардальонович, тысячи извинений… у вас не сохранилась ли случайно, э-э-э, бритва?

— Бритва? Представьте себе, кажется, еще есть… Правда, не золинген, но… А позвольте полюбопытствовать, — хе, хе, хе! — что же это вас вдруг потянуло бриться?..

— Да ведь, Георгий Ардальонович, ей-богу, мы все слишком опустились, распоясались тут, в этой… Совдепии. Ведь свежий-то человек, культурный — испугается, увидев такие хари. С нами разговаривать не захотят…

— Позвольте, позвольте… А вы что? Слыхали что-нибудь новое? Где они?

— Тс-с-с! Ради бога! В Шушарах!

В 23 часа и 10 минут, ночью с двадцатого на двадцать первое, в экспедицию штарма и в его почтово-телеграфную часть поступил только что подписанный командованием приказ. Впервые за последнюю неделю в нем появились слова: «решительное наступление».