Пуховое одеялко и вкусняшки для уставших нервов. 40 вдохновляющих историй - [56]
Я пребывала в сомнениях относительно своей карьеры, которую так долго выстраивала: ведь пламя, постоянно горевшее во мне, требовавшее быть услышанной, заявить о своем мнении, найти какие-то важные слова, погасло и превратилось во всепоглощающую тишину. Я больше не боялась за свою репутацию, не нуждалась в уважении окружающих или одобрении за удачно выполненную работу. Но что мне оставалось делать? Я еще должна была о чем-то написать? Или мне следовало выключить ноутбук и прекратить это бесконечное разглагольствование, идущее от моего постоянного желания говорить о чем угодно?
Другими словами: что должно давать энергию для нашей работы, если мы уже не стремимся к конкретным результатам?
Последние страницы этой книги давались мне с трудом, и это по-настоящему пугало меня. За окном была зима, и у меня не было никакого настроения заканчивать мой труд. Я целыми днями читала взахлеб, готовила любимую курицу и мексиканские лепешки, гладила белье и гуляла в свое удовольствие. Я рано ложилась спать, прочитав очередную главу художественного романа, смотрела старые фильмы с детьми и приглашала друзей на ужины, угощая их блюдами из зимних продуктов: стейками, картофелем с розмарином и чесноком и красным вином.
На моем столе громоздилась кипа бумаг, а сверху лежала одинокая шариковая ручка. Я несколько дней не проверяла свою электронную почту. Честно говоря, все это было не похоже на меня. Я не самый торопливый человек на свете и (как большинство писателей) я пишу урывками. Но сейчас со мной происходило нечто совершенно новое – фактически я отказывалась от регулярного сочинительства.
Мое книжное ремесло всегда было для меня тяжелым трудом – оно нравилось мне, и вместе с тем я старалась избегать его; кроме того, я боялась, что не уложусь в заданные сроки. Большинство писателей, которых я знаю, тоже сильно нервничают из-за этого. Лично я была такой всегда. И сочинительство всегда было глубоко связано с моей сущностью – многие мои друзья являлись одновременно писателями и филологами, книжными червями и настоящими занудами. Мы были такие все. Нам нравилось наше писательское братство, запах старых книг и т. д.
Несколько дней назад к нам на ужин зашел один приятель вместе со своей дочерью-студенткой, писавшей диплом по Фланнери О’Коннор. Мне было приятно побеседовать с ней о сюжете и стиле. Я сама писала свой диплом по Эдит Уортон и Генри Джеймсу, и если вы попросите меня порекомендовать вам какие-то книги, то держитесь: я назову их вам штук двенадцать, а то и пятнадцать.[16][17]
Моя любовь к книгам выдержала испытание временем и даже стала сильнее. Мое восхищение хорошо составленной фразой или удачно найденным словом только растет, а моя страсть к сюжетам, характеристикам и разоблачениям, особенно в мемуарах, превратилась в настоящую манию.
Моя любовь к книгам никуда не делась, но мое желание сочинять заметно ослабло… и мне иногда кажется, что это произошло из-за того, что сочинительство для меня стало – а может быть, и было раньше, – способом что-то доказать окружающим, заявить о себе, передать свою глубокую значимость.
Разумеется, так оно и есть: зачем бы мне тогда было писать четыре книги в течение десяти лет, если я не собиралась никому ничего доказывать? В школе я не была отличницей по английскому. Я знаю, что никто из членов моей семьи не горел желанием сделать из меня писателя. Я была всего лишь дочерью пастора, которая вышла за симпатичного священника и работала на еще одного известного духовного лидера: первые десять лет своей карьеры я говорила от лица этих трех мудрых и харизматичных людей. Я стала экспертом в поддержке и защите их точек зрения, и я спрашивала себя в глубине души, существует ли на свете такое место – пусть небольшое и неизвестное – где я могла бы высказываться от своего собственного лица. Я была точно уверена, что такого места нет.
Как-то пару лет назад мы сидели с друзьями у камина, и кто-то спросил меня: «Как ты думаешь, если бы у тебя была возможность встретить саму себя десять лет назад, что бы ты посоветовала ей?»
Я ответила: «Я бы сказала ей, что сейчас это трудно представить, но она не должна просто передавать окружающим слова своего отца, своего пастора и своего мужа. Ее обязанности не могут заключаться только в облегчении их работы. У нее имеется свой собственный голос, который тоже необходимо использовать».
Не знаю, стала бы я прислушиваться к такому совету десять лет назад. Но что есть, то есть – обнаружение и использование этого голоса принесло мне огромную радость. Я счастлива оттого, что являюсь писателем, работаю со словами, идеями и предложениями и могу рассказывать правду о мире, как я вижу его.
Но то, что раньше было страстным желанием выразить мои самые тайные, серьезные и глубокие мысли, превратилось во что-то иное. Мои цели как писателя претерпели некоторые изменения.
И если теперь мне не нужно было делиться своими переживаниями, то зачем мне было вообще что-то писать? Если я просыпалась утром и проживала каждый день с глубоким осознанием того, что меня любят такой, какая я есть, и эта любовь являлась единственным настоящим мерилом счастья и успеха, то я понемногу забрасывала свое сочинительство, а мой ноутбук начинал потихоньку покрываться пылью. Ведь вместо работы над своей рукописью я устраивалась на диване с чужой и любимой книгой, наслаждаясь заслуженным расслаблением.
