Пуговичная война. Когда мне было двенадцать - [70]
– Значит, и нам тоже, когда предки узнают, мало не покажется!
– Если он не назвал наших имен, а у нас станет известно, скажем, что нас там не было.
– Нет, ты только послушай!..
Из каждого дома доносились рыдания, и хрипы, и крики, и ругательства, и угрозы. Они висели в воздухе, сливались в единый вой, заполняли улицу пугающей какофонией, напоминая адский шабаш, настоящий хор проклятых.
Вся армия Лонжеверна в полном составе, от генерала до последнего солдата, от самого старшего до самого младшего, от самого изворотливого до самого несмышленого, – все получили порку. И отцы отдавались ей без удержу (ведь дело коснулось денег), нещадно отвешивали удары ногами и кулаками, башмаками и сабо, плетками и палками. За дело брались и матери, ожесточенные, безжалостные, когда дело пахло финансами, а сестры провинившихся, глубоко опечаленные и тоже причастные к общей беде, плакали, сетовали и умоляли родителей не убивать их братиков.
Мари Тентен бросилась на защиту брата. И со всего маху получила от матери пару звонких пощечин и предостережение:
– А ты, маленькая дрянь, не суйся, куда не след. И если я еще хоть раз услышу от соседок, что ты якшаешься с этим мерзавцем, молодым Лебраком, я тебе покажу, чем полагается заниматься в твоем возрасте.
Мари хотела ответить ей, но новая порция затрещин, полученных от отца, избавила ее от этого желания, и она ушла, чтобы тихонько поплакать в уголке.
Испуганные Гамбетт и братья Жибюсы тоже разошлись каждый в свою сторону, предварительно договорившись, что завтра утром Гранжибюс придет в школу за новостями, а во вторник он вместе с Гамбеттом пойдет на Соту искать хижину вельранцев и расскажет ему, чем всё закончилось у них дома.
Х. Последние слова
Останется один – клянусь, я буду им![47]{50}
Виктор Гюго. «Возмездие»
Под давлением всемогущего кулака и таких неотразимых аргументов, как крепкие удары ногой под зад, обещания и клятвы были вырваны почти у всех лонжевернских воинов: обещание никогда больше не драться с вельранцами, клятва в будущем никогда больше в ущерб хозяйству не похищать ни пуговиц, ни гвоздей, ни досок, ни яиц, ни монет.
Только живущие на отдаленных от деревни фермах братья Жибюсы и Гамбетт временно избежали взбучки. Что же касается Лебрака, который был упрямее, чем полдюжины ослов, – он ни под угрозой, ни под палкой не пожелал ни в чем признаться. Он ничего не обещал и ни в чем не поклялся. Он остался нем как рыба, то есть, пока отец охаживал его палкой, он не проронил ни одного членораздельного звука. Зато изо всех сил мычал, рычал, ржал и завывал, что могло бы вызвать зависть всех диких зверей на планете.
И, разумеется, в тот вечер все юные лонжевернцы улеглись спать без ужина или получили лишь огрызок черствого хлеба и разрешение сходить напиться из лейки или миски[48].
Назавтра им запретили играть перед уроками и приказали вернуться домой сразу после одиннадцати и после четырех. Также было запрещено разговаривать с товарищами. Отцу Симону порекомендовали давать дополнительные задания, следить, чтобы ученики не собирались группами, строго их наказывать и каждый раз удваивать количество заданного, если какой-нибудь герой отважится нарушить тишину или пренебречь общим запретом, наложенным единодушно всеми главами семейств.
Без пяти восемь их выпустили.
Подходя к школе, братья Жибюсы хотели было расспросить Тентена, который приковылял под присмотром отца, но Тентен, с красными глазами и опущенными плечами, только затравленно смотрел на них и молчал, словно воды в рот набрал. Не большего успеха добились они и у Було.
Решительно, дело принимало серьезный оборот.
Все отцы торчали на пороге своих домов. Курносый был так же нем, как Тентен, а Крикун только повел плечами. Что говорило о многом, об очень многом…
Гранжибюс рассчитывал поговорить в школьном дворе. Однако отец Симон не позволил им туда выйти.
Стоя перед воротами, как на посту, он сразу строил всех парами и не давал даже рта раскрыть.
Гранжибюс жестоко сожалел, что не поддался первому порыву, который толкал его отправиться на поиски вместе с Гамбеттом, а брату поручить всё разузнать.
Они вошли в класс.
С высоты своей кафедры учитель, прямой и строгий, с линейкой из черного дерева в руке, прежде всего в резких выражениях заклеймил их давешнее дикое поведение, недостойное цивилизованных граждан, проживающих в Республике, девиз которой – «Свобода! Равенство! Братство!».
Затем он сравнил их с очевидно самыми ужасными и опустившимися созданиями: апачами, антропофагами, древними илотами, суматранскими и африканскими обезьянами, тиграми, волками, дикарями Борнео, башибузуками, варварами былых времен. А самое ужасное – в завершение своей речи он объявил, что не потерпит ни единого слова и что первая же попытка общения, замеченная им, будь то на уроке или во время перемены, будет стоить виновному месячной отсидки после уроков с ежевечерним переписыванием и пересказом десяти страниц из учебника по истории или географии Франции.
Это был мрачный урок для всех. Слышался лишь скрип перьев, с остервенением вгрызающихся в бумагу, иногда поскрипывание сабо, слабый приглушенный стук осторожно поднимаемой крышки парты, а когда наступило время отвечать заданное – надменный голос учителя и запинающийся робкий речитатив опрашиваемого.
