Пугачев - [88]
Несколько ранее правительственные силы одержали еще одну важную победу — 24 марта отряд подполковника Ивана Михельсона разбил под Уфой повстанческое войско во главе с само-званческим «графом Чернышевым» — Зарубиным-Чикой[547]. Тем самым была снята еще одна многомесячная осада и прекратил существование еще один важный повстанческий центр, в деревне Чесноковке, под властью которого находились обширные территории. Зарубину и некоторым его сподвижникам, в том числе яицкому казаку Илье Ульянову и уфимскому казаку Ивану Губанову, удалось бежать в Табынск. Согласно показаниям Ульянова, они направились в Табынск, «зная, что тутошние жители к самозванцу все были склонны. Но как лишь только приехали в Табынск, то их жители и переловили, ибо они были уже известны, что самозванец под Татищевой) крепостью разбит, чего Зарубин и он, Ульянов, еще не знали»[548]. Произошла характерная история: те, кто еще вчера с радушием встречал бунтовщиков, сдали их, как только повстанцы начали проигрывать.
С победителем Зарубина подполковником Михельсоном необходимо познакомиться поближе, ибо он сыграет весьма важную роль в судьбе Пугачева. Иван Иванович Михельсон родился в 1740 году в Эстляндской губернии. Принимал участие в Семилетней войне, получил два тяжелых ранения, а закончил войну в чине капитана. В 1770 году за отличия в боях против турок на Днестре Михельсон получил чины сначала секунд-, а затем премьер-майора. В 1771–1772 годах он участвовал в боевых действиях русского экспедиционного корпуса против польских конфедератов. Эта служба также не прошла незамеченной: в марте 1772 года Михельсон был произведен в подполковники, а в сентябре определен на службу в Санкт-Петербургский карабинерный полк, расквартированный в Польше. В декабре 1773 года полк был направлен на подавление пугачевщины, 2 марта 1774 года прибыл в Казань и вскоре вступил в боевые действия против бунтовщиков в Закамье. 18 марта Михельсона назначили командиром сводного коннопехотного корпуса, во главе которого он и разгромил войско самозваного «графа Чернышева»[549].
Чтобы понять ту радость власть имущих, которую вызвали новости о поражении бунтовщиков, в особенности о разгроме Пугачева под Татищевой, необходимо хотя бы вкратце рассказать об их беспокойстве в предыдущие месяцы. Власти тревожило, помимо военных успехов самозваного царя, сочувствие простонародья «Петру Федоровичу». Например, 12 февраля 1774 года казачий старшина из станицы Голубинской на Дону Афанасий Попов донес наказному атаману Семену Сулину о разговоре, состоявшемся у него с крепостным крестьянином из подмосковной деревни Анциферовой Петром Савельевым, приехавшим на Дон «для продажи медных образов и разных сортов из мелких вещей». Савельев сообщил старшине, что «у нас де в Москве ныне большая помутка. Разве де у вас не слышно, что государь Петр Федорович явился в Оренбург и набрал войска до 70 000 и пишет он, чтоб государыня, не дожидаясь его, шла бы в монастырь, а крестьян всех хочет от бояр отобрать и иметь их только за своим имением». Эти слухи Савельев пересказывал с большим сочувствием. «Коли б де нам Бог дал, — мечтал мужик, — хотя б один годок на воле пожить, ибо де все мы помучены…» Савельев также сообщил, что «из Москвы день и ночь против государя ко Оренбургу везут пушки и всякие припасы», при этом «томский полк» «уже государю покорился». За неподобающие разговоры мужик был арестован[550].
Однако власти не собирались довольствоваться лишь случайными доносами, а пытались с помощью сенатских курьеров, а то и специальных шпионов понять настроения населения. К примеру, сенатский курьер Василий Полубояринов, побывавший в январе 1774 года в Саратове, сообщал, что тамошняя «чернь» сочувствует «Петру III». По его словам, подобные толки слышал он и по дороге от Саратова до Пензы среди помещичьих и государственных крестьян. Мужики будто бы заявляли, что нынешнее правление «им несносно, ибо де большие бояре награждаются деревнями и деньгами, а им никакой нет льготы, но только большие тягости по причине войны, как то: рекрутские наборы и разные подати, кои должно платить и государю, и помещикам». Мужики не сомневались в победе «государя» и переходе всех солдат на его сторону, «вить и их житье не лучше крестьянского». Впрочем, не все сообщения были для властей столь безрадостны. Например, главнокомандующий в Москве Михаил Никитич Волконский в письмах декабря 1773 года — января 1774-го заверял императрицу, что в Первопрестольной всё спокойно и народ настроен против Пугачева. По его словам, народ называл побежденного самозванцем генерала Кара трусом, говоря: «Какой это генерал, что не мог с такими бездельниками управиться и сам суды ушел! Его бы надо повесить!» В другой раз Волконский сообщал Екатерине, что, выслушав ее манифест от 24 декабря 1773 года, «большая часть народа кляли и бранили бунтовщика и самозванца; а другие говорили с презрением и смехом: “вот какой, вздумал государем быть!”»[551].
Эту идиллическую картину Волконский создал на основе сведений, полученных от «надежных людей», которым через обер-полицмейстера Архарова было приказано подслушивать разговоры в кабаках, банях и торговых рядах. Если же довериться некоторым иностранцам, оказавшимся в эти месяцы в Москве, то выводы следует сделать прямо противоположные: симпатии московского простонародья были полностью на стороне самозванца. Один француз даже писал, что 6 марта 1774 года примерно в шесть часов вечера во всех частях Москвы стали раздаваться возгласы: «Виват Петр III и Пугачев!» — и только твердость, проявленная Волконским, предотвратила всеобщее смятение. Этот рассказ вряд ли достоверен; по крайней мере, другие источники о подобных событиях ничего не сообщают. Но не более правдоподобной представляется и та картина всеобщей ненависти к Пугачеву, которую в декабре-январе 1773/74 года рисовал Екатерине Волконский. Во всяком случае, в последующие месяцы было арестовано множество людей, с сочувствием отзывавшихся о «Петре Федоровиче». Например, в мае 1774 года 16 солдат московского гарнизона намеревались перейти на сторону Пугачева, однако их намерение открылось, и солдат прогнали сквозь строй. Еще опаснее для властей были антиправительственные разговоры, которые велись солдатами Владимирского пехотного полка, направлявшегося на подавление восстания: что под Оренбургом находится не Пугачев, а «государь Петр Федорович», да и государыня «уже трусит, то в Раненбом (Ораниенбаум. —
