Пугачев - [64]

.

Не исключено, что именно после этой неудачи Почиталин решил, так сказать, повысить свой образовательный уровень — попросил Шванвича написать ему «русскую азбуку». Вскоре «повытчики злодейской коллегии» в своем стремлении к учености пошли еще дальше — решили тем же манером освоить «французскую азбуку»[397].

У «Военной коллегии» имелась своя печать, представлявшая собой круг диаметром 3,5 сантиметра, с надписью по периметру «ГДРЬ BOEHOI КОЛЕГI ПЕЧАТЬ (то есть Государственной Военной коллегии печать. — Е. Т.). 1774» и двуглавым орлом, держащим в лапах скипетр и державу, в центре круга. Печать была изготовлена на Яике и, по всей видимости, получена «Военной коллегией» в начале марта 1774 года, однако уже в конце месяца была утеряна. Известен единственный оттиск этой печати на одном из пугачевских манифестов. Последующие документы «Военной коллегии» либо вовсе не имели печати, либо скреплялись некоей фамильной дворянской печатью с вензелем из латинских букв и изображением лающей на птицу собаки или именной печатью «Петра Федоровича». Последняя была также вырезана на Яике и получена самозванцем во время его приезда туда в начале марта 1774 года. Диаметр у «царской» печати был примерно такой же, как и у печати «Военной коллегии». По кругу шла надпись: «БТП•П•Т•IМП•IСАМОДЕРЖ•ВСЕРОС•1774» («Большая государственная печать Петра Третьего, императора и самодержца Всероссийского. 1774»). В центре находился погрудный профильный портрет молодого мужчины в парике, увенчанного лавровым венком и короной с крестом, с мантией на плечах. Эта печать потерялась во время боев под Казанью 12–15 июля 1774 года. В августе взамен утерянной была сделана новая именная печать «Петра Федоровича», на которой был изображен в профиль молодой мужчина в парике, в стальных латах с орденской лентой через плечо. По краю печати шла круговая надпись: «ПЕТРА: III: Б: М: (то есть Божьей милостью. — Е. Т.) ИМПЕРАТОРА: КАРУНА»[398].

Суд в «Военной коллегии» производили ее главные члены вместе с Пугачевым, а иногда и без него. Так, судья Иван Творогов на следствии вспоминал, что к ним частенько приводили «разного звания людей», не желавших признавать самозванца государем, «которых иногда злодей сам, а иногда и мы на словах допрашивали», а «по допросе представляли злодею, которых он иногда вешивал, а иногда прощал, но не иначе, как оставлял служить в своей толпе». В отсутствие же Пугачева судом и расправой ведал Шигаев. Поскольку самозванец и большинство его судей были неграмотны, то «в сей названной коллегии никаких письменных судов не производилось, а разбираемы и решены оныя были судьями на одних словах». Как подтвердил на следствии секретарь «злодейской» коллегии Максим Горшков, «вся резолюция состояла только в одном слове и тотчас исполнялась»[399].

Впрочем, сохранился один документ, относящийся к судопроизводству в «Военной коллегии». Речь идет о клятве, которую, предположительно, в случае недостатка обвинительных доказательств давал подозреваемый, чтобы освободиться от наказания: «Аз, нижепоименованный, обещаюсь и клянуся всемогущим богом перед святым его евангелием, что клевещет на меня тот, будто я сделал то. Аз же ей-ей иже и ни-ни, как сие божественное евангелие учит и заповедает нам действовать, что я того не делывал, а естли я сказал ложно, что мне изглаголано пресвитером клянущихся и неправедно глаголящим, то буду отлучен от святого единого бога, в сем нынешнем и будущем веце и затресусь яко Каин и да приму проказу Гиезину и удавление Иудино и смерть Ананину и жены его Сапфиры, и буду я з беззаконными еретиками в жилище вечного огня уготованном и не обрящу славы в день воздаяния его и да казнит меня высший царь, яко преступника и супостата. В заключении же сей моей клятвы целую слова и крест Спасителя моего, аминь»[400].

К сожалению, до нас дошло не слишком много свидетельств о каких-то конкретных судебных делах, разбиравшихся в «Военной коллегии». Некоторая информация на этот счет содержится в следственных показаниях Максима Шигаева. Он вспоминал, что однажды в отсутствие Пугачева в Берде «по приговору коллежских судей» были повешены три гусара, сражавшиеся против повстанцев, и один гренадер или солдат. Последний поначалу «сказывался гвардейским солдатом», которого будто бы к самозванцу послал сам цесаревич Павел Петрович, однако затем изменил показания: «послан из Бугульмы от генерала (Бибикова. — Е. Т.) для увещевания толпы (повстанцев. — Е. Т.), чтобы не дрались» против правительственных войск. А тут еще «башкирцы» нашли у пленного два зашитых в камзол письма, которые он вез в Оренбург, где говорилось о скором прибытии войск на помощь осажденному городу. За то, что во время допроса в коллегии «показывал разноречие, а потому и сочтен он за шпиона», пленный был казнен[401].

Однако суд и расправа чинились не только в «злодейской» «Военной коллегии» и главном пугачевском войске. Разумеется, занимались этим и местные повстанческие командиры, например атаман в Яицком городке Никита Каргин. По его собственному признанию, однажды он и местные старшины «одну казачью жену секли плетьми и дважды огнем жгли: первый раз зажженным веником, а в другой на площади подложенными под ноги дровами». Казачку мучили «за то, что она с умыслу зажигала свой дом и показывала ложно на мать свою и мужа, а равно и на сторонних людей, будто бы зажигала она по наущению их, но после призналась, что сделала сама собой». К этому рассказу Каргин сделал немаловажное добавление: оказывается, дрова под ноги женщине подкладывал ее собственный муж, которого она обвинила в подстрекательстве к поджогу. На второй или третий день после пытки казачка умерла