Пугачев - [63]

.

Создавая «Военную коллегию», Пугачев назначил в нее судьями яицких казаков Андрея Витошнова, Максима Шигаева и Данилу Скобычкина, а также илецкого казака Ивана Творогова. Главным судьей стал Витошнов, за ним следовал Творогов, «а Шигаев, хотя и ниже их сидел, но как он был их замысловатее и любимее больше самозванном, то они следовали больше его советам». Кстати, Шигаев также отвечал в войске за раздачу денег, за «прием» и «отпуск» провианта и прочего награбленного добра[392]. Единственным грамотным из четверки судей был Творогов, а потому «для письменных дел» в коллегию были определены: думным дьяком — яицкий казак Иван Почиталин, секретарем — илецкий казак Максим Горшков, письмоводителями («повытчиками») яицкие казаки Семен Супонев (Супонин) и Иван Герасимов; бузулуцкий казак, бывший писарь Игнатий Пустоханов и, наконец, еще один бывший писарь Иван Григорьев с Твердышевского завода. Кроме того, в «Военной коллегии» в качестве секретарей-переводчиков служили яицкий казак Балтай Идеркеев, переводивший с восточных языков, и пленный офицер Михаил Шванвич, отвечавший за французский и немецкий языки. После поражения Пугачева под Оренбургом весной 1774 года из членов «Военной коллегии» уцелел только Творогов — остальные или попали в плен, или погибли. Однако орган не прекратил своего существования. В качестве единственного судьи в нем продолжал служить Творогов, а должности секретарей и «повытчиков» исполняли различные грамотеи из простонародья, например бывшие работные люди или заводские писари. Наиболее яркой фигурой среди них был беглый мценский купец Иван Трофимов, который у бунтовщиков действовал под именем Алексей Дубровский. Он был автором самых радикальных антидворянских воззваний от имени Петра III. Пугачевская «Военная коллегия» прекратила существование после окончательного разгрома повстанческого войска 25 августа 1774 года в битве у Солениковой ватаги под Черным Яром.

Как мы видели, главные должности в «Военной коллегии» занимали казаки, преимущественно яицкие, что лишний раз свидетельствует о том, что крестьянство не было руководящей силой восстания. Правда, очевидно и то, что отнюдь не все люди из ближайшего окружения Пугачева вошли в «Военную коллегию». Так, в ней не состоял походный атаман Андрей Овчинников, хотя он, по признанию Пугачева, был «первой человек во всей его толпе»[393] (правда, эта характеристика относилась к тому времени, когда Шигаев и прочие видные пугачевцы уже находились в плену). Не входили в «Военную коллегию» и Дмитрий Лысов, Афанасий Соколов-Хлопуша, Афанасий Перфильев, Тимофей Мясников, Тимофей Подуров и др. (Кстати, среди них лишь Хлопушу можно считать крестьянином.) По мнению некоторых исследователей, Овчинников и другие ближайшие сподвижники самозванца, в том числе и не входившие в «Военную коллегию», составляли то ли секретную Думу, то ли особую походную канцелярию при Пугачеве. Однако если некоторые, пусть и не очень ясные, сведения о походной канцелярии в источниках имеются, то сведений о секретной Думе как о некоем постоянном учреждении нам обнаружить не удалось[394]. Можно предположить, что под ним подразумеваются просто совещания Пугачева с ближайшими сподвижниками.

О деятельности пугачевской «Военной коллегии» нам известно не только из следственных показаний повстанцев, но и из документов, созданных непосредственно в самой коллегии. До нас дошло 45 актов этого учреждения. (Кстати, ими повстанческое делопроизводство не ограничивалось. Помимо уже известных нам «царских» манифестов и указов, в распоряжении историков имеются также документы различных местных повстанческих канцелярий, включая распоряжения пугачевских командиров, переписку этих командиров между собой, разного рода прошения и т. д.) Однако большая часть повстанческой документации не сохранилась — ее уничтожали как противники восстания, так и сами его участники. Понятно, что первые обоснованно опасались влияния повстанческих воззваний, в частности пугачевских манифестов, на умы простонародья. Что же касается вторых, то и у них были свои резоны для истребления подобных документов. Например, после поражения под Татищевой крепостью в конце марта 1774 года Пугачев приказал сжечь архив «Военной коллегии». По мнению чиновников Оренбургской секретной комиссии, сделал он это, чтобы обезопасить от репрессий своих сторонников, упоминавшихся в документах; впрочем, согласно показаниям Почиталина и Горшкова, самозванец распорядился бросить «некоторые пушки» и сжечь архив «для облегчения», уходя от преследователей. Какая-то часть повстанческих документов погибла уже после пугачевщины, например во время оккупации Москвы французами в 1812 году[395]. Тем не менее сохранившиеся бумаги дают определенное представление о деятельности различных повстанческих органов управления, в том числе и «Военной коллегии».

Легко ли было грамотеям из простонародья составлять подобные документы? Ведь зачастую они должны были подражать не просто официальному, но и державному языку и стилю актов верховной власти (напомним, секретари коллегии также писали «царские» указы и манифесты). В показаниях Максима Горшкова сохранился любопытный рассказ о составлении «царского» указа оренбургскому губернатору И. А. Рейнсдор-пу от 17 ноября 1773 года. Горшков с Почиталиным «сочиняли по приказанию самозванца» этот указ, «выбирая лутчия речи из разных печатных и письменных указов, которые были переплетены в книги». Однако дело не ладилось: «они и по той выборке не умели порядочно речей сплести». Они промучились уже больше недели, когда, на их радость, крестьянин Иван Петров подал в «Военную коллегию» «доношение» на одного «башкирца». Это «доношение» показалось им «разумно написанным», а потому грамотеи призвали Петрова «на квартиру» и попросили его поправить написанный ими указ. Крестьянин, прочитав, вынес вердикт: «Нет, господа! Не так написано» — и «перечернил» документ; в результате и появился на свет указ Рейнсдорпу, ставший образцом для некоторых других указов