Пугачев - [119]

.

Двадцать второго августа пугачевское войско вошло в Сарепту, селение немецких колонистов. Напуганные жители успели разбежаться, а вот пожитки унесли не все, так что бунтовщикам было чем поживиться. Впоследствии, вернувшись в колонию, ее руководитель Даниэль Генрих Фик написал, что зрелище «разоренной и разграбленной колонии нас жалостью и ужасом наполнило»: «…что с собою увезти неможно было, злейшим образом разорвано в мелкие части, разбито и разбросано. Высыпанные из перин перья покрывали всё наше местечко, окна все выбиты, двери расколоты, печи разломаны и все домашния принадлежности, коих похитить неможно было, совсем разорены»[741].

На следующий день бунтовщики расположились близ Солениковой ватаги — рыбопромыслового заведения, принадлежавшего царицынскому купцу Соленикову (ныне в трех километрах южнее села Солодники Астраханской области). Самозванец, по всей видимости, считал, что встреча с преследователями неизбежна, а потому решил сам выбрать место для нее. Именно здесь 25 августа состоялось последнее сражение пугачевщины[742].

Накануне — день был воскресный — пугачевские любимцы ходили друг к другу в гости, а напоследок собрались у одного из повстанческих полковников, Толмачева, который угощал их чаем и водкой. О времяпрепровождении пугачевских сподвижников мы знаем из следственных показаний депутата Уложенной комиссии Василия Горского, находившегося в эти дни в ставке «Петра Федоровича». Причем Горский рассказал не только о том, что пили у Толмачева, но и о ведшихся во время пирушки разговорах. Особенно словоохотливым в этот день был пугачевский шурин, брат «императрицы» Устиньи Егор Кузнецов.

— Вот, братцы, — говорил он Василию и прочим собутыльникам не из яицких казаков, — коли Бог донесет до Яицкого городка, там-то я вас угощу. Слава богу, по милости батюшки нам есть чем потчевать, там увидите мою сестрицу государыню Устинью Петровну.

— Ну, брат, подлинно, то-то красавица, — подтвердил Горскому Федор Чумаков. — Уж я довольно видал хороших, только этакой красавицы не видывал.

Увидев, что Василий смотрит на неприглядную физиономию Егора, казаки поняли, какие мысли возникли в его голове.

— Что ты на него смотришь, ты думаешь, что он похож на нее? Нет, это какой-то у них выродок, а та посмотрит-ка глаз-та что ли или брови-та, так уж полно и говорить, одним словом — великая красавица.

Впрочем, рассуждали бунтовщики и о делах государственной важности. Тот же Егор Кузнецов сообщил, что скоро к ним приедет цесаревич Павел Петрович.

— Да разве его высочество знает, что батюшка его здесь? — засомневался Горский.

— Батюшка к нему много раз писал, да всё перехватывали письма, однако ж дошло одно письмо. Так цесаревич писал на это к батюшке, что он скоро сюда будет, а сверх того писал, что и он много от себя письма посылал да и генерала послал от себя, но так же и генерал на дороге перехвачен[743].

Говорят, и сам Пугачев накануне битвы пил водку, однако были у него дела и поважнее. Он приказал выдать жалованье своей армии, а также произвел ближайших сподвижников в фельдмаршалы, генералы и другие высокие чины. За чином к самозванцу пришел и старый пьяница Михаил Голев, о котором уже упоминалось на страницах этой книги. Держа в руке большой медный крест, Голев встал на колени и обратился к «государю»:

— Когда ж, батюшка, ты меня пожалуешь в бригадиры? Ведь я тебе довольно уже служил, навербовал тебе гусар 700 человек, а 300 довербую.

— Ну, пошел, теперь кто пьяных жалует, — сказал, засмеявшись, Пугачев. — А что, Голев, — продолжил он шутливый разговор, — много ли я тебя бивал, как я был еще князем?

— Нет, батюшка, однава только вы меня ударили в грудь.

— Эк ты так долго помнишь, да где я тебя бил?

— Да в Зимнем дворце, сударь.

(Голев в свое время служил в гвардии. Пользуясь этим, он подыгрывал «амператору», частенько вспоминая, как тот бивал его в прежние времена.)

По свидетельству Василия Горского, во время разговора с Голевым Пугачев отдал последние распоряжения повстанческим командирам по поводу предстоящего сражения:

— Приготовьте свои полки, выведите на поле и там ночуйте. Да будьте осторожны, неприятель близко нас, завтра будет у нас работа[744].

Бой начался на рассвете 25 августа. Повстанческое войско насчитывало до десяти тысяч человек, в то время как в правительственном отряде было 4767 человек. На сей раз победа Михельсона была более легкой и быстрой, нежели предыдущие. Видимо, именно по этой причине он в своих рапортах больше не расточал похвалы восставшим. Пугачев пытался остановить повстанцев, бегущих с поля боя, но старания его оказались тщетными. Тогда и сам на лошади бросился наутек. За ним следом, также верхом, уходили его первая жена Софья и сын Трофим. Им удалось спастись бегством, а малолетние дочери Пугачева попали в руки преследователей. Говорят, дорожная коляска, в которой они ехали, во время этой бешеной гонки опрокинулась на крутом косогоре. По данным Михельсона, в плен попало более шести тысяч человек. Кроме того, правительственному отряду удалось захватить 24 орудия, а также множество награбленного добра и освободить пленных, в числе которых были и девушки-дворянки. Что же касается погибших в последней битве, то, опять же по сведениям Михельсона, у Пугачева «на месте сражения, в догонку и в лесу над Волгою побито и потоплено до 2000 человек или более». Среди погибших были такие видные бунтовщики, как атаман Андрей Овчинников и пугачевский адъютант Яким Давилин. Михельсон потерял 16 человек убитыми и 74 ранеными