Пугачев - [20]

Решение Пугачева усиливалось еще тем простым соображением, что в сущности никакого выхода из тупика для него не было. Куда ему итти? Домой являться нельзя. Снова бродить по стране, скрываясь от людей? Кому от этого польза? К тому же долго скрываться не удастся — его поймают, и тогда опять тюрьма, гауптвахта, цепи, кандалы…

Конечно, только человек сильной воли, большой решительности и смелости мог согласиться выступить в роли «императора». Пугачев, не соглашавшийся покорно тянуть лямку подневольного казака, неоднократно уходивший из-под арестов, ускользавший из самых запутанных положений, обладал необходимыми для новой роли качествами.

Но предстояло еще немало испытаний. Неделю пробыл Пугачев в Яицком городке. Он ходил по базару, прислушивался к народной молве: казацкие разговоры только прибавили ему энергии, рождали смелые планы. Но пока, как советовал Пьянов, приходилось ждать. Пугачев сшил себе пестрядинную рубаху, купил несколько кусков холста, а вспомнив, что он еще носит личину рыботорговца, купил несколько сазанов и отправился назад в Мечетную.

По дороге он остановился на Таловом умете. Здесь он поведал Оболяеву — «Ереминой курине» — о результатах пребывания в Яицком городке, увиделся с Григорьем Закладновым. Закладнов успел уже ввести в курс дела казака Никифора Гребнева, тот рассказал обо всем охотившемуся в этих местах будущему виднейшему пугачевцу Чике-Зарубину.

По дороге спутник Пугачева Филиппов отстал — страх обуял его. Пожалев, что впутался в опасное дело, он отправился в Мечетную к управителю и сотскому и выдал им все, что знал о новоявленном Петре III. Пугачев в это время поехал в Малыковку. Вскоре туда прибыли сотский и управительские посланные и арестовали его.

Пугачев решительно отрицал свою вину: ничего он Филиппову не говорил и яицких казаков не подговаривал. Управитель «сек ево батожьем, но однако ж он и из-под батожья ни в чем не признался».^{59} Управитель заметил на теле Пугачева «кнутобойные» следы и потому «выспрашивал, не солдат ли, не барский ли я беглый человек, а между тем все-таки секут немилосердно батогами».^{60} Пугачев не признавался. Не добившись желаемого ответа, управитель заковал подозрительного казака в ручные и ножные кандалы и отправил его в симбирскую Провинциальную канцелярию.

По дороге Пугачев пытался подговорить и подкупить конвойных. То ли конвойные запросили слишком много, то ли у него денег не было, бежать не удалось.

В Симбирске переговоры о взятке возобновились. Речь шла уже о подкупе не только конвойного Попова, доставившего Пугачева в Симбирск, но и подьячего и секретаря. Денег у Пугачева не было, он все ссылался на суммы, якобы хранившиеся у Филарета. Попов запросил Филарета. Игумен денег, конечно, не прислал, и Пугачева направили в Казань. Здесь ему прочитали филипповский донос. Пугачев от всего отпирался. Он говорил, что действительно, будучи пьяным, назвал себя перед Филипповым Петром III, но казаков к побегу не подговаривал.

С самозванством и самозванцами не шутили, особенно с такими, которые действовали среди взбунтовавшихся яицких казаков. Сам казанский губернатор Брандт приехал посмотреть на преступника. Самозванец имел очень жалкий вид. Казалось невероятным, чтобы такой несчастный человек мог выдавать себя за императора всероссийского и поднимать казаков на бунт. Брандт донес в сенат, что «все это произошло от сущего его [Пугачева] невежества»…^{61} и что он не видит необходимости придавать особое значение этому делу. Губернатор предлагал судить казака на основании указов о беглых из Польши и «учинить ему, Пугачеву, наказание кнутом и послать на вечное житье в Сибирь».

Пока решалась его судьба, неугомонный Пугачев принимал меры к новому побегу. Он вспомнил о Щелокове, о котором ему говорил Филарет на Иргизе. Выходец из крепостных крестьян, Щелоков выбился в богатого купца, подрядчика и промышленника. Как и многие купцы, теснимые дворянами, стоявшие далеко от вершин политической власти Щелоков ударился в раскол. Раскольник он был ревностный. Богобоязненный богач, он непрочь был задобрить хмурого раскольничьего бога тем, что с мальчиком посылал несчастным колодникам пироги и калачи, раздавал им милостыню. Щелоков узнал о Пугачеве, о том, что он «содержитца по поклепному делу в кресте и бороде». Щелоков и Пугачев искали встречи. Связью между ними служил щелоковский рассыльный мальчик.

— Пожалуй, мальчик, — сказал ему однажды Пугачев, — скажи, бога ради, штоб Василий Федорович пришол ко мне, и скажи ему про меня, што я донской казак и имею до него нуждицу; пожалуйста, попроси, штоб пожаловал, повидался он со мной^{62}.

При встрече Пугачев умолчал о своем самозванстве, назвал себя преследуемым раскольником, передал поклон от Филарета и его просьбу помочь староверу-казаку. Заверил, что скупиться на взятки не надо, ибо у Филарета лежат его, пугачевские, деньги. Пугачев связался и с другим купцом Хлебниковым, тоже знакомым Филарета, и пытался добиться помощи через него. Одновременно он написал Филарету о присылке денег.

Из этих энергичных попыток ничего не вышло, Филарет с присылкой денег не торопился, купцы Щелоков и Хлебников ограничивались обещаниями и мелкими подачками колоднику. Пугачев не унывал. Его энергия и изворотливость не знали предела, особенно теперь, когда яицкие дела сулили столь заманчивое будущее. Он сидел закованный в ручные и ножные кандалы в «черных тюрьмах» под губернской канцелярией. Кормовых денег не давали, приходилось довольствоваться тем, что приносили не слишком щедрые «добрые люди». На улиц не выпускали. При таком режиме нечего было и думать о побеге.