Птицы, звери и моя семья - [20]

Я привязал Салли и направился к крыльцу, гадая, что могло послужить причиной ссоры. Помнится, последняя семейная ссора в этой деревне длилась ни много ни мало три недели, а началось все с мальчика, сказавшего своему кузену, что его дед мухлюет в карты. Я решительно протиснулся сквозь толпу, блокировавшую вход, и оказался внутри. Комната была забита родней, все стояли плечом к плечу, как зрители на футболе. Еще в раннем детстве я усвоил, что в такой ситуации надо встать на четвереньки и ползти. Что я и сделал, и в результате оказался в первом ряду родственников, окруживших широкую двуспальную кровать.

Я увидел, что происходит нечто куда более интересное, чем семейная ссора. Катерина лежала на кровати с задранным выше больших набухших грудей дешевым ситцевым платьем. Ее руки сжимали спинку медной кровати, а огромный, как гора, белый живот то напрягался, то ходил ходуном и, казалось, жил отдельной жизнью, сама же она с криком задирала кверху ноги, мотала головой на подушке, и по ее лицу струился пот. Рядом пристроилась, судя по всему, главная распорядительница, маленькая сморщенная ведьма, держа в одной руке полное ведерко колодезной воды. Она периодически окунала в него кучу старого тряпья и смачивала Катерине лицо и бедра. На прикроватном столике стояли кувшин с вином и стакан, и после очередного омовения ведьма насильно вливала ей в рот несколько капель, а затем наполняла стакан и осушала его сама, – надо полагать, повивальной бабке, как и роженице, требовались дополнительные силы.

Я мысленно поздравил себя с тем, что по дороге сюда не отвлекся на разные соблазны. Если бы, например, я полез на дерево, где меня ждало сорочье гнездо, я бы, скорее всего, пропустил это захватывающее событие. Забавно, я настолько привык к голосящим крестьянам, причем по самому ничтожному поводу, что истошные крики Катерины не вызвали у меня ассоциации со страданием. Она явно испытывала боль, лицо белое, искаженное гримасами, но я по привычке посчитал, что это на девяносто процентов наигрыш. Когда она издавала особенно истошный крик и просила о помощи святого Спиридона, вся родня из сострадания к ней тоже голосила и обращалась к святому. Редкостная какофония на таком маленьком пятачке – в это не поверишь, пока не услышишь своими ушами.

Катерина еще сильнее вцепилась в изголовье, так что напряглись все мышцы на загорелых руках, потом дернулась, подтянула ноги и развела их в стороны.

– Выходит! Выходит! Хвала святому Спиридону! – грянул общий хор.

Я увидел, как из спутанных зарослей лобковых волос показалось нечто круглое, напоминающее белое яйцо. После короткой паузы Катерина снова потужилась и выдавила из себя стон. И тут, к моей несказанной радости, из нее, как кролик из цилиндра фокусника, выскочила головка, а вскоре за ней и розовое, подергивающееся тельце. Личико и ручки-ножки новорожденного были мятые и нежные, как лепестки розы. Но больше всего я был заинтригован тем, какой он крошечный и как идеально сложен. Повитуха приблизилась мелкими шажками, перемежая громкие молитвы с указаниями роженице, и выхватила младенца, лежавшего между окровавленных ляжек. Тут вся родня, к моей величайшей досаде, шагнула вперед, сгорая от желания узнать пол ребенка, и в результате я пропустил развитие драмы, так как передо мной теперь маячили большие и вдобавок хорошо упакованные зады двух Катерининых теток.

Пока я снова прополз вперед между ног и просторных юбок, повитуха под общее ликование успела объявить, что родился мальчик, и перерезала пуповину здоровым старинным ножом, который достала из кармана юбки. Одна из теток помогла ей перевязать пуповину. А затем, пока тетка держала визжащее и дергающееся розовое существо, повитуха смочила в ведре тряпье и стала протирать младенца. Покончив с этим, она плеснула в стакан вина, дала Катерине сделать пару глотков, отпила сама и давай прыскать вином из беззубого рта на голову новорожденному, осеняя его при этом крестом. Потом она прижала младенца к груди и со свирепым видом развернулась к толпе родственников.

– Всё, всё, – заорала она. – Дело сделано, ребенок родился. Пошли, пошли!

Возбужденные родичи с хохотом и гомоном вывалилась из дома и, не теряя времени даром, приступили к возлияниям и поздравлениям, как будто это они только что благополучно разродились. В спертой, пропахшей потом и чесноком комнатушке обессиленная Катерина предпринимала слабые попытки опустить подол и прикрыть наготу. Я подошел к кровати, и наши взгляды встретились.

– Yasu, мой Джерри, – сказала она, изобразив жалкое подобие своей обычной сияющей улыбки.

Она казалась невероятно постаревшей. Я вежливо поздравил ее с рождением первенца и поблагодарил за ослика. Она снова улыбнулась.

– Иди во двор, – сказала она. – Они угостят тебя вином.

Я покинул комнату и пошел за повитухой – мне было интересно, что она будет дальше делать с младенцем. За домом она застелила столик белой льняной скатертью и положила на нее ребеночка. Потом взяла гору заранее приготовленной материи, похожей на бандаж, и с помощью чуть ли не единственной трезвой и расторопной тетушки принялась туго пеленать младенца, постоянно проверяя, прижаты ли его ручки к туловищу и сведены ли ножки вместе. Медленно и методично она зафиксировала его так, что он стал похож на гвардейца, вытянутого по стойке смирно. Или на кокон, из которого торчала лишь голова. Заинтригованный этой процедурой, я спросил у повитухи, зачем она его так пеленает.