Птицы летают без компаса. В небе дорог много - [31]

Грозясь скрытой силищей, басовито заворчала турбина. Чувствую, как ее гул заполняет энергией каждую мою клеточку, аж щекотно внутри: давно не летал. И вот наша машина с двумя кабинами уже бежит по бетонной полосе, набирая скорость. Быстрее и быстрее. Бег слегка приостанавливается. Нос самолета глядит в небо. Аэродром — за спиной. Мы — в воздухе. Кабина сразу становится широкой, просторной: прижимаюсь!

— Закрывайтесь шторкой, — приказываю по радио летчику и беру в руки управление.

Лейтенант выполняет команду. Передняя кабина запахивается кремовым полотном. Теперь я не вижу летчика, а он не видит ни меня, ни неба, ни земли.

— Готов! — докладывает.

— Берите управление.

Передаю самолет из рук в руки. Перед глазами Прохорова сейчас только чашечки приборов с умными стрелочками — его надежными помощниками. Их много. «Они должны быть там, где должны быть». Стрелочки слушаются летчика, подчиняются его желаниям. Но они умны настолько, насколько понимает их доклады пилот. По ним он, вне видимости земли, строит образ полета, его рисунок. Приборы ему точно докладывают об изменении положения самолета в пространстве. Насколько своевременно летчик среагирует на отклонение стрелочек, и будет зависеть его движение вперед. «Курс… высота… скорость… контроль за работой двигателя…» Потерять что-то одно из виду — значит, потерять все…

Самолет идет ровно, устойчиво. Приходим в зону полетов по приборам. Создаю «непонятные положения». Резко ввожу истребитель в вираж, потом в боевой разворот — разбрасываю показания стрелок так, чтобы летчик потерял их все разом, но и разом нашел. Самолет падает, по до земли еще далеко. Прохоров обязан тут же восстановить прежний образ полета. Моя помощь летчику заключается лишь в том, чтобы утерпеть и не вмешаться в управление, не вмешаться в борьбу, которую он сейчас ведет на пределе своих собственных физических и духовных сил. С такими обстоятельствами он может встретиться один на один. Не условно! И тогда…

Прохоров четкими движениями рулей выводит «спарку» из крена и ставит крохотный «самолетик» авиагоризонта на нужную отметку.

Создаю положение еще непонятнее. Кручу полубочку и веду самолет со снижением. Вижу, как стрелки приборов мечутся по циферблатам.

— Выводите! — командую летчику.

Прохоров снова ставит истребитель в горизонт, и так ловко и проворно, будто я показываю ему детские фокусы, а он их быстро разгадывает.

Отключаю авиагоризонт. Пусть сам увидит «отказ» прибора, и важно, как он будет действовать без него.

— Отказал авиагоризонт, — слышу голос Прохорова по радио, — перехожу на дублирующий.

«Перехожу…» Он сразу же перешел к пилотированию самолета по «шарику и стрелочке». Самолет даже не почувствовал этот переход — не дрогнул, не откликнулся, не закапризничал. «И тут его не купишь! Молодец, Прохоров!»

Мне показалось, что этот летчик всю жизнь только и занимался тем, что выводил самолет из сложных и непонятных положений, разгадывал головоломки с отключенными приборами. И теперь я был уверен, что если он случайно «завалится» в облаках, то выйдет из создавшейся ситуации не случайно.

— Открывайтесь, — говорю. — На аэродром пошли.

Кремовый «сачок» отпрыгнул назад, в полукруглой рамке фонаря кабины появилась голова пилота, а впереди него вспыхнуло от солнышка лучистое стеклышко прицела.

…После посадки Прохоров зарулил самолет на стоянку. Подбежал техник и подпер «спарку» приставной лестницей. Открыл фонарь. Приветливо кивнул летчику и покосил на меня взглядом. Я ступил на бетонные плиты, от которых тянуло теплом. За мной спустился по стремянке лейтенант Прохоров. Распаренный, на верхней губе — прозрачный бисер. Прикладывает руку к виску:

— Товарищ майор, разрешите получить замечания?

Ладонь держит на большом угле атаки. На скрюченных, липких пальцах отпечатались насечки от ребристой ручки управления.

— Жарко? — спрашиваю.

— Солнышко палит, — отвечает он и трет руки, будто от холода. «Забыл, что весь полет просидел под кремовым колпаком. На солнышко кивает».

Мне очень хотелось осмотреть шторки в его кабине. Может, они были неисправны, там есть какая-нибудь щелочка, и летчик подглядывал за линией горизонта? Проверять, конечно, я не стал. К чему такое недоверие? Сказал откровенно:

— Если таким же манером будете летать в облаках — дело у вас пойдет.

Глаза у Прохорова потеплели, ожесточенность во взгляде исчезла. Он расслабил ноги в коленях.

— Почему же вы с Яшиным плохо в облаках летали?

Прохоров потоптался на месте, снова напряг ноги, поморщился.

— Длинная история, товарищ майор, — нехотя ответил он.

— Хотя бы коротко расскажите.

— Давно еще, — начал лейтенант, — Яшин проверял готовность летчиков к полетам. Всем задавал вопросы как вопросы, а мне: «Отказало радио. Ваши действия?» «Отказал авиагоризонт. Ваши действия?» «Отказал прибор скорости. Ваши действия?» Я отвечал-отвечал, а потом и говорю ему: «Что-то у меня, товарищ майор, все отказывает и отказывает? Техника у нас такая надежная… Страшно даже». А он мне и говорит: «Вы, наверное, авиацию с кооперацией перепутали? Если страшно, нечего и в самолет садиться…» Зло тут меня взяло, я его тоже спрашиваю: «А вы сами не перепутали?» Тогда Яшин меня и отстранил от полетов… Потом, когда приступили к полетам в облаках, — торопливо продолжал Прохоров, — вообще… Однажды на посадочном курсе, над дальней приводной радиостанцией, Яшин по радио начал объяснять, что надо делать одновременно: отжимать ручку, выпускать посадочные щитки и подворачивать самолет на ближний привод. А я ему отвечаю, что не успеваю все одновременно, нас учили выполнять все по очереди. А он мне: «Если не успеваете, чего же в облака лезете?» И после этого в воздухе на «спарке» все время сам за управление держится…