Птичьим криком, волчьим скоком - [7]

– А он почему не ест? Не в ладах с отчимом твоим, что ли?

– Чур нас, что ты такое говоришь! – испугался мальчик. – Кабы не в ладах, не зашел бы. А не ест – так ведьмари и не едят ничего, духом чащобным живут.

– Зачем же вы его тогда пригласили? – удивилась Жалена. И вправду – не видела она, чтобы ведьмарь при ней ел. Так и он за ней не следил…

– Ага, его поди не пригласи! – рассудительно протянул ребенок. – Еще озлится и на худобу[11] поморок напустит. А то свадебный поезд волками перекинет или молоко у коров отберет. Ну его, пусть лучше за нашим столом сидит, чем из-за забора зубами лязгает.

Жалена посмотрела на ведьмаря и подумала, что ему, пожалуй, все равно, где сидеть – тут или за забором. Смотрел он куда-то в стену, совершенно отсутствующим взглядом и, кажется, терпеливо ждал, когда же все наедятся и отпустят его восвояси.

– А еще надо смотреть, чтобы ведьмарь ничего с собой со стола не взял, – блестя лукавыми глазенками, прошептал словоохотливый мальчишка.

– Это еще почему? – удивилась кметка.

– Чтобы порчу не навел, – пояснил тот. – Вот я и смотрю, чтобы он не брал. И батя смотрит. И дядька. Пусть только попробует взять!

И понес икру дальше. Одну ложку положил в и без того полную миску ведьмаря, тот коротко поблагодарил и не притронулся. Не за едой он пришел. Ожидали: расспрашивать будет – нет. Ни единого вопроса не задал. Жалена со старостой разговор завели – интереса не выказал. Оба диву давались – неужто просто за компанию с кметкой во двор завернул? Жалене-от сам воевода верительную грамотку к старосте справил, верным человеком назвал. Староста и старался – пересказал кметке все ходившие по Ухвале слухи и сплетни; собрав для храбрости чуть ли не половину селения, сводил к озеру, показал, где и как лежал покойник; всех соседей описал в подробностях – к кому со вниманием отнестись, а кого и вовсе трогать не след, только время попусту потеряешь. Пришлых же в селении не видели с Узвижения – равного ночи осеннего дня, на исходе которого сбиваются в стаи ползучие гады, пестрым шуршащим ручьем обходят напоследок лесную вотчину и хоронятся в подземных чертогах до первого весеннего грома. Проведав о змеином уходе, выползают из небесных логовищ серые осенние тучи, безбоязненно выплескивают на землю скопившуюся воду, размывая и без того колдобистые дороги приозерного края. Один только скупщик и рискнул, понадеялся на затянувшееся ведро.[12]

До конца застолья ведьмарь все ж не досидел, как внесли рыбный пирог – поднялся из-за стола, сгреб кошку в котомку, пожитки в охапку, и молча пошел к двери. Жалена подорвалась ему вслед, нагнала в сенях:

– Погоди, ты куда?

– К озеру, – спокойно ответил он, не стряхивая ее руки со своего плеча. Жалена, опомнившись, убрала сама.

– Ополоумел?! На ночь глядя? Зачем?

– Ночевать. – Он покосился в быстро густеющую тьму за дверями, где на мгновение вспыхнули пронзительной волчьей зеленью глаза цепного кобеля. Жалена не заметила, как пес, поймав ответный, мертвенно-льдистый блеск, взъерошил шерсть и попятился, не отважившись зарычать. – Рассвет у воды хочу застать.

– Все равно до темноты дойти не успеешь, – заметила кметка. – Вышел бы перед самым рассветом.

– Мне бы до дождя успеть.

Жалена постояла на пороге, поглядела ему вслед. Дождь уже трогал подсохшую было землю когтистой лапкой, оставляя черные точки-царапки. Кто-то из женщин окликнул кметку, она помедлила и вернулась в избу, притворив за собой дверь.

***

Не поймешь этот сон – то на жесткой земле, в чистом поле да перед сечей крепко-накрепко сморит, а то не заманишь его в уютную постель после сытного ужина. И сверчки вроде трещат, убаюкивают, и день минувший ничем сердца не растревожил, и не мешает никто, не ходит, не храпит, не кашляет – а вот не идет сон, хоть ты тресни! Зла на него не хватает – не так уж много выдается у кмета спокойных ночей на отсып.

Жалена долго вертелась на широкой лавке, и так, и эдак взбивая подушку. Потом сдалась – выругалась сквозь зубы, отбросила меховое одеяло и начала одеваться, больше полагаясь на память – где что давеча клала, – чем на никчемное в темноте зрение. Подумав, оставила лук и тул висеть на гвозде, опоясалась взамен мечом, упрятала за голенище тяжелый охотничий нож – против зыбких ночных теней он сгодится вернее, чем стрела. Перекинула через плечо скрученное одеяло и, стараясь не скрипеть половицами, прокралась мимо спящих на полатях детей и выскользнула на улицу.

В лицо пахнуло горьким ветром, брызнуло дождем. В кромешной тьме плескались над головой осиротевшие яблоневые ветки, да слышно было, как, гремя цепью, умащивается в будке озябший кобель.

Жалена славилась умением ходить по лесу, не плутая. Не раз и не два отправляли ее ночным дозором в незнакомый лес, только и указывая навскидку, в какой стороне должно быть вражье становище. Знали друзья-побратимы: наутро вернется девушка с вестями, напрасно ног не собьет. А как оно так выходило – сама диву давалась. Чуяла, куда идти, и все тут. Вот уж точно – псица недреманная. Не спится ей, вишь ты. Ну иди, иди, бестолочь. Шею впотьмах свернешь – то-то отоспишься!