Птичьи права - [22]

Когда бы не колосники к ногам.

Была бы глубина, а тайна будет,

И суть невсплывшая останется ничьей…

Между стволами серебрятся люди,

Дорожка из толченых кирпичей.

В расплывшейся листве скопилась влага,

И промокает небо, как бумага.

III

— Наденьте головной убор,—

Вздохнула мама.

Обходим оживленный двор

Универсама.

Хлопочет здесь толпа ворон:

Зачем поля им, когда еда со всех сторон.

Идем, гуляем.

Идем, гуляем. В пустыри

И буераки,

Там лопаются пузыри, —

Зимуют раки,

Там что-то по ночам шуршит,

Топорщит ушки,

И в заморозки хороши

Грибы чернушки.

Там облака тусклее льда.

Калитка в поле,

Сад, облетевший навсегда, —

Дрова, не боле.

Калитка на одной петле,

И ветер тихо

Толкает от себя к себе,

Ни вход, ни выход…

За кольцевой дорогой, без

Конца гудящей,

Застыл великолепный лес,

Как настоящий.

IV

В теплой маслянистой охре

Пропадает первый снег.

На бечевке рыба сохнет

В затуманенном окне.

Чем избушка та хранима,

Век рассыпался, как мел.

Время — это все, что мимо,

Все, чего ты не сумел.

Прогнила под крышей балка,

Снег летит, как саранча.

Где-то тявкнула собака,

И бульдозер зарычал.

V

Опять малинового цвета

На горизонте полоса.

Как все-таки легко поэтам —

Что захотел, то написал.

А мы рисуем человечка

С воздушным шариком в руке,

За ним закат стоит, как печка,

И блики прыгают в реке.

Опять ошибка за ошибкой,

Закат не ладится, хоть плачь,

Не получается улыбка —

Какой-то розовый калач.

VI

По стеклу литая

Катится вода.

Человек летает —

Это не беда.

Никому не назло,

И не на пари.

Издавна навязло:

Плюнь и воспари.

Глянцевый, как брошка,

Огибает клен,

Светом из окошка

Снизу озарен.

Золотом латают

Бездну облака,

Человек летает

Запросто, пока

Собрались у печи,

Спаяны огнем,

Коротаем вечер,

Думаем о нем.

А погаснет дверка,

Холодом дохнет —

Дернется, померкнет,

Ниточку порвет,

Сгинет понапрасну

В мороси ночной,

Расползется кляксой

По трубе печной.

VII

По шестнадцатиэтажкам

Эхо скачет, как ядро.

Тапочки, штаны, рубашка,

Да помойное ведро.

— Катерина, Катя, где ты,

Все живое дома, спит,

Только папа неодетый

Мусорным ведром скрипит.

Качели из железа

Болтаются в ночи.

Скрипят, из кожи лезут,

А девочка молчит.

И воздух темно-синий

Хватает полным ртом.

Пожалуй что простынет,

Но все это потом.

Шестнадцатиэтажка,

Одиннадцатый час…

Пожалуй, будет тяжко,

Но это не сейчас.

«Не припомню, я был или не был тяжел и прожорлив…»

Не припомню, я был или не был тяжел и прожорлив,

Или легкою мышкой шустрил в облетевших словах,

Только пискнуло что-то, только что-то проклюнулось в горле

И, вздохнув облегченно, повисаю на птичьих правах.

Не пойму, не проверю — другое ли стало обличье,

И не знаю что в небе там — воздух по-прежнему густ,

Знаю только что новое это косноязычье

Выше прежнего лепета на целый рябиновый куст.

«Не то, чтобы состоялся…»

Не то, чтобы состоялся —

Но волен в подборе беды.

Скорее всего — отстоялся,

Как буря в стакане воды.

Холодные чистые грани,

И радуги бледный излом

Приемлют мое содержанье.

Скорее всего — повезло.

«Исповедимы торные пути…»

Исповедимы торные пути.

Лишь чья-то тень по пыли пролетит,

Да изредка, рассеянно скользя,

Увидишь то, что поднимать нельзя:

Там — из букета выпавший цветок,

Там — лотерейный скомканный квиток.

И, постепенно растворившись в полдне,

На мысль наткнешься, Господи прости…

Опомнишься — идешь путем Господним,

И сквозь туман кремнистый путь блестит.

РОЖДЕСТВО

Стекло с морозной пыльцой,

Остатки праздничного торта,

Младенца скорбное лицо,

Припоминающего что-то.

И ты глядела на меня,

И только головой качала,

В тревожном ожиданье дня

Напряжена и одичала.

«Остатки воскресной пирушки…»

Остатки воскресной пирушки

На жалкие наши шиши.

Утиная лапка петрушки

На стылой картошке лежит…

Прорвемся, но только не сразу,

Потерпим еще до поры,

Не знаю, как небо в алмазах,

А море увидим с горы.

И, венчики трав обрывая,

С обрыва — в карьер и галоп.

Струна задрожит мировая,

И муха нацелится в лоб.

И в этом предпраздничном действе

Себя не узнаете вы:

И щеки трясутся, как в детстве,

И шляпа летит с головы…

«День почти сошел на нет…»

День почти сошел на нет.

Холод небольшой, но емкий,

Призрачный пространный свет

Опускается на елки.

Поостынь и помолчи —

Дерзновения поэта

Безнадежнее свечи,

Мимолетнее, чем лето.

Что останется — Бог весть,

Но и снег и эти ели, —

То, что в самом деле есть,

То, что есть на самом деле.

Тень касается лица,

Птица резко прокричала…

Свет и холод — без конца,

В чистом виде — без начала.

«И снова первый снег. И комья…»

И снова первый снег. И комья

Земли, травы и разной дряни

Нарядней стали. И влеком я

Домой, домой. Печатный пряник

При ясном самоварном блеске

Кусают все. А сколько пьяных

В том карандашном перелеске…

Короче, праздник на повестке.

А я зашторился от света,

Участия не принимаю,

Но эту радость, гордость эту,

Пока не вижу, понимаю.

Пока не вижу — знаю больше:

Когда земля сольется с небом

Пред самым, то есть, первым снегом

Светлей становится и горше.

А в перелеске холод властный,

Посмертный вкус рябины красной

Переминаются синицы,

Бьют рукавами, как возницы.

«Немного сумерек на пальцах…»

Немного сумерек на пальцах,

Листок бумаги в темноте,

И те потери, тени те,

Которым незачем трепаться

В дневном посмешище грачей,

На ярком солнечном позоре —

Плетя неясные узоры,

Сидят, как птицы, на плече…

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ