Птичьи права - [11]

И добывать тарантула из норки,

И любоваться злобным паучком,

Когда на скользком дне стеклянной банки

Он бьет врага и жрет его останки?

Я прохожу аллеей боковой.

В кустах дебил с громадной головой,

Весь истомленный силой половой,

На лбу, как мысли, тени от растений,

Тяжелая и вялая рука, —

А как проворно ловит мотылька,

Сомнет во влажной пасти кулака,

И в рот кладет со страшным вожделеньем…

На главную аллею выхожу,

Аттракционы грустно обхожу,

Из биллиардной щелканье шаров,

Из ресторана запах шашлыка.

На берегу, обветрен и суров,

Пенсионер, дающий напрокат

Раскрашенные лодки. Лик его

Пологий и пустынный. В шуме волн

Мой паспорт в пальцы крепкие берет,

Большие весла мне взамен дает.

«Санчо Панса облачен в тряпье…»

Санчо Панса облачен в тряпье,

По земле волочится копье.

А гадалка… Что она пророчит?

Вероятно, голову морочит.

Вероятно молвит: — Санчо Панса,

Славный рыцарь глупости и пьянства,

Ради сатаны или Христа,

Пива мне на донышке оставь,

В память господина, Дон Кихота,

Пива мне испробовать охота,

Я тебе такое предреку…

Утро голосит «кукареку,»

Ход ночного времени нарушен,

Таракан нырнул в пустую кружку,

И усы об глину обломал,

И сошел по-своему с ума…

Санчо Панса мешкает в кустах.

Пуст карман, и голова пуста,

Нету за душою ни шиша,

Только глотка. Да еще душа,

Да письмо на имя Дульсинеи,

Да рука сжимается сильнее

На стволе хозяйского копья.

Будет вечер. Будет Санчо пьян,

Будет Санчо красен и мордаст,

Будет в сердце пенная отвага —

Он письмо — неважную бумагу

Первому же сплетнику продаст.

…………

На бульваре мир и тишина,

Море закипает за бульваром,

Словно чья-то милая жена

Черный кофе превосходно варит,

Сахар добавляет и солит,

И блаженство в чашечке сулит

Полное. Без горечи и гущи.

На причале худощавый грузчик

Машет флагом, восклицает «Вира,»

Восхваляет необъятность мира.

Плавные колышутся платаны,

Полетала бабочка и села,

Голуби выбалтывают тайны

Сумрака под крышею музея…

Санчо Панса облачен в тряпье,

По земле волочится копье.

ЭЛЬ ГРЕКО. ТОЛЕДО

С бледной гримасой завыла вдали колокольня.

Больно, не больно, больно, все-таки больно!

Милый Толедо, пустяк, муравейник у лужи.

Это не пьяный толстяк топчет тебя неуклюже —

Тройка сошедших с ума: молния, ветер и ливень…

Сердцебиенье холма, ужас продрогшей оливы…

С неба наклонного с рокотом катится лето…

Худенький мальчик с глазами пророка — Толедо…

Э. ЛИОТАР. ШОКОЛАДНИЦА

…А утром дверь негромко щелкнет,

И вас разбудит шорох шелка.

Стакан воды и шоколад,

Благополучия приметы.

Вы надеваете халат

И говорите комплименты…

Да будет в доме благодать,

И зайчик солнечный на стуле,

И тишина пустынных улиц,

И смех, прозрачный, как вода.

В полушутливом разговоре

Никто, пожалуй, не поймет —

То сладости чрезмерной горечь,

Иль просто горечь промелькнет.

ВОСКРЕСЕНЬЕ

Я просто выйду налегке,

Чтоб набело прожить страницу,

И, посмотрев на небо снизу,

Увидеть небо вдалеке.

Пускай себе в черновике

Лежат помарки, рифмы, тропы, —

Я вижу розовые тропы,

Которые ведут к реке.

И хоть вода черным черна

От глубины или от грязи —

Не вызывает неприязни,

Не надо только трогать дна.

Пусть помнит грешная душа

В последующем круге ада

Фруктовый привкус променада,

И пресный запах камыша.

«Прямая речь есть речка…»

Прямая речь есть речка

В пустынных берегах,

Где солнце — словно печка,

А ноги — в сапогах.

С шоссейною дорогой

Сравнить ее легко:

И радости немного,

И видно далеко.

А в буреломе диком

Метафор и длиннот

Блистает ежевика

Прохладно и темно.

И в чаще выкрутасов,

Где бьется родничок,

Суровый, словно Стасов

Кряхтит лесовичок.

Текут цветные струйки,

Сливаясь второпях,

Русалочьи чешуйки

На ивовых ветвях.

В добре такого рода

Один лишь только вред:

Когда идешь по броду,

А переходишь в бред.

КАРТИНКА

На волне сидит кораблик,

Благодушный, словно кот.

Хочет — двигатель запустит,

Хочет — якорем гремит.

Он живет неподалеку,

В полувымершем порту,

Где петух на волнорезе

Громким голосом кричит.

К маяку придет кораблик,

Выскочит петух на двор,

И кричит, слюною брызжет,

Даже стыдно за него.

А бывало, мореходы

После долгих переходов

Подходили к маяку,

И маячница — с цветами,

И с шевронами — маячник

Жали руку моряку,

Предлагали кофейку.

«Как трепетны крылышки книги…»

Как трепетны крылышки книги

Над кустиком земляники —

Неясное существованье,

Сомнительная листва.

Не мните траву, но не мните,

Что эти росистые нити,

Удержат полжизни призванья

И столько же — ремесла.

Сменяется просто тревога

Уверенностью пророка:

Два-три наболевших вопроса…

А хватишься — нет ничего.

Так дети на краешке сказки,

Ушедшие в лес без опаски,

По следу просыпали просо,

А птицы склевали его…

«Старомодное трюмо…»

Старомодное трюмо,

Рама с почерневшей паклей, —

Акварельный натюрморт

С подоконником и каплей.

Аист, вышитый крестом,

Дом и пена у причала,

На подушке первый том

Книги, начатой сначала.

Из тетрадного листа

Долго складываю птицу.

— Дождик, дождик, перестань..

Перестанет. Прекратится.

«А после дождика в сорок шестом году…»

А после дождика в сорок шестом году

Гуляла рыба в голубом пруду.

И кто-нибудь следил за поплавком,

И, голову утапливая в плечи,

Гасил цигарку медленным плевком

И червяка тупым ножом калечил.

А я тогда был голоден и мал,

И в этом ничего не понимал.

Иван Иваныч, пасечник, богач,

Просителей не подпускавший близко,

Меня погладив, умилялся: «Бачь,